Сегодня по инициативе общественного объединения «Старогородцы» мы открываем для вас, дорогие читатели, свою новую рубрику, которую так и решили назвать — «Старогородцы».

   Псть наша новая рубрика всколыхнет и вашу память…

   Она стоит у меня перед глазами, наша Нэлли Евгеньевна Копьева, педагог по музлитературе из ДМШ № 1. Такой я запомнила ее на всю жизнь: высокая, стройная, юная, в ослепительно белой блузке, с распахнутыми синими глазами, воплощение свежести и чистоты, предмет обожания всех ее учеников.

   Стех пор минуло больше сорока лет. Сейчас мы с Нэлли Евгеньевной живем по соседству. И когда я вижу ее, гуляющую с внучкой или спешащую на лыжную прогулку, невольно по-хорошему завидую, думая, что сама-то я опять осталась дома… И всегда эта моложавая женщина подтянута, бодра, энергична, неизменно ровна в общении. А ведь не все, наверное, знают, что ей довелось пережить.

   Нлли Овчаренко — одна из братства миасских блокадников. Ленинградская блокада в ее жизни, жизни 11-месячной крохи, длилась долгих 7 месяцев. Затем — чудесное вызволение в машине соседа по квартире, вместе с мамой Матреной Ефремовной и старшей сестренкой Риммой. Сперва «по дороге жизни», потом полтора месяца по железной дороге — и вот он, Миасс.

   Мма от пережитого вскоре скончалась в больнице города Троицка, сестренку Римму в возрасте 2 лет 8 месяцев взяла к себе на воспитание жительница старого Миасса. А Нэлли тихо угасала от дистрофии на больничной койке. Но и тут случилось чудо. Приемная мама Риммы пришла навестить Нэлли со своей подругой. Малышка потянулась к ней: «Мама!..» Так судьба Нэлли была решена. Клавдия Алексеевна взяла девочку к себе с разрешения своего мужа Евгения Александровича Копьева.

   Уних было двое сыновей чуть постарше Нэлли. Но мама Клава не испугалась хлопот и спасла умирающую девочку. Отпоила коровьим молоком по схеме, рекомендованной врачом. Нэлли Евгеньевна всю жизнь с теплотой вспоминает о своем детстве: «Я бесконечно благодарна своим — не хочу говорить приемным — родителям. В нашей семье существовала атмосфера уюта и тепла. Мама дала мне столько ласки, нежности, заботы; ее образ для меня — пример бережной хранительницы домашнего очага. Все, что должна знать и уметь девочка — будущая жена и мать, я узнала от моей мамы. А папа!.. Он и завхоз, и завклубом, и Дед Мороз. Если уж у нас устраивался праздник елки, то нехитрыми подарками — орехами, пряниками — одаривались все соседские ребятишки. Он для наших уличных концертов и помост сколотит, на нем Людочка Чиркова — наша гимнастка — мостик изобразит, а если нужна была для декорации елка — папа и ее достанет. Даже для театрального занавеса, потихоньку от мамы, умыкал старенькую простыню. Трехколесный велосипед дарил мне так: пытался сам ехать на нем по двору и одновременно звонил звоночком — принимай, дочь, машину в полном комплекте!»

   Ндо отметить, что послевоенное время было не сахар, и особой суперзарплаты у выдвиженца с двумя классами образования, председателя горисполкома Евгения Копьева никогда в помине не было. Но у Клавдии Александровны и у Евгения Александровича было куда более важное качество — огромная любовь к ребенку, вырванному ими из лап смерти, и огромное желание сделать этого ребенка счастливым.

   Мого позже, став уже взрослой девушкой, Нэлли и сама спасла маму, больную туберкулезом, как когда-то мама выходила ее. Для этого Нэлли перевелась с дневного отделения музыкального училища в Магнитогорске, где в то время училась, на заочное. И мама осталась жить.

   А вот еще одно очень важное обстоятельство: никто и никогда не пытался «открыть» девочке глаза, что вот, мол, мама и папа тебе совсем не родные. Молчали и лучшие подруги — Люда Чиркова и Аля Буталова. Уже после окончания средней школы № 1, обнаружив случайно фотографию своего настоящего отца, Нэлли узнала всю правду о себе и своих родителях — Петре Александровиче и Матрене Ефремовне Рубаковых.

   Оец оказался жив, и она поехала к нему в Минск, где он жил со своей второй семьей. Но переехать навсегда к отцу отказалась: Копьевых не бросила. Окончила отделение теории музыки Магнитогорского музучилища, преподавала сначала в ДМШ № 1, затем в ДМШ № 3, а в Минск ездила в гости. Родственные отношения с отцом и сестрами поддерживает и по сей день. А вот Копьевых — чутких, заботливых старогородских родителей — в живых уже нет…

   М с Нэлли Евгеньевной сидим в ее уютной кухоньке, и она рассказывает мне о недавнем празднике для блокадников, посвященном 60-летию снятия блокады с Ленинграда, показывает юбилейную медаль, выпущенную к 300-летию Санкт-Петербурга, тепло отзывается о многих людях из святого братства. Говорит подробно, рассказывает о своих детях — уже взрослых сыновьях. У младшего подрастает дочь Вика, бабушкина отрада, и с ним, готовящим к изданию свою первую книгу, она успевает поговорить по телефону (сын живет в Челябинске), ободрить его, дать совет. Тут же знакомит меня с отрывками из этой книги, поставив кассету с записью в исполнении автора. Мне же за этой круговертью с трудом удается выуживать информацию о ней самой, о старом Миассе, о доме по улице Октябрьской, 12, с которым, по словам Нэлли Евгеньевны, у нее осталась связь души и по сегодняшний день.

   Мре различных воспоминаний, которыми она живет и поныне, передалось и ее детям. Это хорошо чувствуется по изложению мыслей и образов, которые я нашла в книге сына Максима.

   Нлли была первой, кто поздравил меня с нашей победой: объединение «Старогородцы» предложило присвоить имя супругов Лопатко ДШИ № 3, и на сессии городского Совета депутатов это ходатайство было удовлетворено. Я смотрю в ее распахнутые синие глаза и думаю: «Сколько же в этом человеке участия, доброты, умения сопереживать и радоваться жизни!» Первый памятный концерт, посвященный Вере Александровне Лопатко, — тому подтверждение. Как проникновенно звучит ее голос, когда на экране возникают виды старого Миасса, родные лица, а Нэлли произносит щемящие строки стихов, посвященных старому городу и учителям первой музыкальной.

   Инь 2003 года, Санкт-Петербург, Смоленское кладбище. Ряд детских могил, а на плитах — даты смерти: 1942, 1943… Я по просьбе Нэлли Евгеньевны кладу на могилу гвоздики в память ее родственников, погибших в блокаду. Надо мною — чистое питерское небо, синее-синее. В глазах моего внука Вани — эта же синева. Лазурь неба отражается и в Неве, синь неба — над всем этим вечным, прекрасным городом, где родилась и взяла эту синь для своих глаз наша Нэлли, наша девочка из старого города.