Нделю назад в магазине «Домовой», что на проспекте, мы встретились случайно.

   — Читаю, читаю. И отец с интересом читает. Столько лет прожили в Миассе, а многого еще не знаем. — Басовитый голос Аркадия Егорова даже отвлек покупателей от витрин.

   — Быть может, и твой папаша что-нибудь любопытное для газеты вспомнит.

   — Да, мы родом из Сатки. Дед священником там в церкви был. Расстреляли его.

   — И мой священником был. И тоже расстреляли. В тридцать седьмом.

   Да седоватых внука врагов народа замолчали, ощутив в минутном разговоре то жуткое, еще до них, недавнее прошлое страны. Перед глазами вдруг возник выцветший снимок. На нем дед с большим серебряным крестом на груди. До сих пор я не могу осмыслить, что это было. Обычная случайная встреча? Или вот так накануне Дня репрессированных мертвые принуждают нас вспомнить о них.

   Вшколе № 11 есть музей, созданный миасским «Мемориалом».

   Вервые копии этих рисунков я увидел там, среди десятков документов и фотографий, собранных детьми, свидетельствующих о страшных страницах отечественной истории — о репрессиях и ГУЛАГе.

   Хдое взрослое лицо, потускневший взгляд. Под карандашным наброском краткая запись: «Мне 22 года, сидеть еще 18 лет. Карабаш, 1949 г.». От строк — озноб. Виктор Гребенников получил свой срок в двадцать лет. О преступлениион вспоминал: «...голодая и пытаясь наскрести на билет в Ашхабад для работы в астрофизической лаборатории, где меня ждали, я в г. Миacce, работая делопроизводителем в швейной промартели, чертежным пером копировал талоны на хлеб, каждый до 300 граммов. Весь многотонный перерасход хлеба предъявили мне, хотя с таким количеством талонов не справился бы и цех художников. А «групповая» вышла потому, что со мной арестовали и судили моих квартирных хозяев. В ту недобрую памяти пору я стал не политическим, а уголовным преступником, осужденным в 1947 году в Златоусте на 20 лет лагерей по указу «от-четвертого-шестого-сорок седьмого-часть-вторая-статья-вторая» — групповое хищение государственной собственности в особо крупных размерах. Сначала я проходил по политическим статьям как особо опасный вредитель государства, но вышел названный указ, куда более универсальный, со сроками «на всю катушку» и, конечно же, с «вышкой». Преступление для того несытого 47-го года было, конечно, серьезным. Но когда после полугода страшнейшей из тюрем прокурор сначала потребовал меня расстрелять, а затем заключить в лагеря на 25 лет, я понял: мне не жить. В последнем слове я вымолвил: мне, мол, только что исполнилось 20 лет, «несимметрично» у вас получается... Горькая шутка помогла: приговорили к 20 годам».

   Тжелая работа и скудное питание беспощадно косили заключенных. Гребенникову повезло: его определили в столярку. Но вскоре он оказался среди истощенных до предела, больных и неработоспособных. Выкарабкаться помогли эстонцы, жившие в отдельном бараке. От них он получал кусочки хлеба за карандашные портреты, которые «замечательные натурщики», как он пишет, каким-то образом переправляли на волю.

   Псле смерти Сталина Гребенников был амнистирован с полным снятием судимости. Конечно же, ни одной фамилии начальников, оперов и конвоиров он не помнит. Уходя на свободу в 1953-м, дал подписку о неразглашении всего испытанного. Но меняются времена...

   ВСибири В. Гребенников работал художником-оформителем, декоратором, был первым директором первой художественной школы в Омской области и не только...

   Кк-то несколько лет назад по телевизору была передача о человеке, который с помощью микроскопа рисовал увеличенные изображения насекомых. Они были прорисованы с поразительной детализацией. Это и был он — Виктор Гребенников — изобретатель, заслуженный эколог, выдающийся энтомолог, астроном, писатель и художник, не на словах любивший природу и всякую букашку. Если вам встретится книга, которая так и называется «Мой мир», раскройте. На ее страницах великолепные, тончайшие зарисовки разных насекомых. Автор книги и автор публикуемых лагерных набросков — один и тот же человек.

   Оно из его изобретений — антигравитационное устройство — экранолет, о котором до сих пор не стихают споры. Парализованный Гребенников, уже с трудом разговаривая, даже перед смертью наотрез отказался передавать свои секреты людям, опасаясь, что нравственность человечества еще не дозрела.

   Н вернемся еще раз к его воспоминаниям: «...до сих пор два-три раза в неделю меня посещают кошмарные сны с натуралистически-ясными подробностями: будто времена изменились, меня взяли досиживать мои 14 «сталинских» лет, и я снова в лагере, этапе, на пересылке. И все это сверхреальное, с такой страшной, безысходной тоской о детях, внуке, недоделанных делах, недописанных книгах, со скорбью обо всех несчастных, опять согнанных деспотами за колючую проволоку, что кошмары эти по полдня не дают работать, сосредоточиться, и я подолгу живу одновременно в двух мирах — нашем, сегодняшнем, и в том, лагерном, сталинском».

   Сгодня День памяти жертв политических репрессий. Вечная им память! Зажжем свечи.