— Привет! Я вот тут в журнале нашел про глухарей. — Голос друга в телефонной трубке, на удивление, ровный, какой-то приглушенный. Таким он обычно рассказывает у лесного костра что-нибудь увлекательное. — Подожди, сейчас страничку открою. Алло, слышишь?

   "Глухарь еще до рассвета начинает токовать: сначала тихо, робко, как бы нехотя, потом, на восходе, все зарче и зарче. Первым начинает всегда самый сильный самец, а за ним и все остальные участники тока. Выбрав один из толстых, гладких сучков на высоте в полдерева, токующий глухарь развертывает хвост веером, распускает крылья так, что они царапают своими концами по сучку, распушает все перья и начинает свою любовную песню. Сначала в песне редкое тэканье, затем тэканье становится чаще и чаще и наконец переходит в глухое скрежетание, к которому присоединяется особое стрекотание. Окончив песню, глухарь останавливается и прислушивается, не отзывается ли глухарка, затем опять, но уже громче и энергичнее заводит ту же песню…»

   — Помнишь, ты мне про экзотику говорил? Может, в субботу организуемся на глухариный ток?

   Гухарь в этом году раньше обычного начал чертить крыльями снег. Нынче я пообещал приятелю, как только появятся в лесу проталины, обязательно сводить его на токовище.

   Рдкую весну сам не побываю на глухарином току. Накануне отчего-то всегда долго не спится. Допоздна просидел и в тот вечер. Готовился к предстоящему утру: проверил фоторужье, зарядил его высокочувствительной пленкой, собрал рюкзачок с едой, положил фонарик, спички, пару теплых носков. В каком-то полузабытьи вместо сна проворочался часа два. Все чудилось, как, заслышав заветное и немудреное «тэк, тэк, тэк...», осторожно подкрадусь к глухарю... Предстоял обещавший стать интересным ночной поход на дальнюю вырубку, к заветному токовищу.

   Ти часа ночи. Машину друга загнали во двор, а сами в путь. Яркие звезды над головой предсказывали морозный рассвет и солнечный день, а для меня — хорошее освещение при съемке. Позади остались огни спящего города, сопровождавший нас лай собак; впереди ждала разбитая лесовозами дорога. Дальше нам предстояло в темноте пробираться узенькой лесной тропкой к сосновой горке, где еще задолго до весеннего равноденствия появился глухариный автограф: четкие крупные следы на свежем снегу, а слева и справа от них — длинные параллельные полосы от распущенных крыльев. Лесной петух уже определил для себя и так пометил место будущего тока.

   Ити ночным лесом даже бывалому человеку нелегко. Глаза, как ни напрягай, не кошачьи, многого не в силах разглядеть. Фонарик тоже не помощник, светит тускло, а выключишь — дорога совсем пропадает в темноте, хоть стой или иди наугад, пока глаза вновь не смогут различать при свете звезд силуэты леса. Кругом лужи. Оступился — хрустнет ледяная корка, шуму на весь лес, аж сердце замрет. Остановишься на секунду дух перевести, вдохнешь поглубже. А воздух, ночной весенний напоен ароматом оттаявшей земли, прошлогодней листвы, набухших березовых почек. Предрассветная тишина — до звона в ушах.

    Шагать осталось километра полтора. Идти в темноте уже стало привычно, корни пней и выворотней на делянке перестали пугать лесными чудищами. Под настроение даже вспомнилась мелодия, за ней и слова приглянувшейся песни:

   Длгие века ищем мы любовь по свету,

   Пзади лишь пыль да воронье.

   Внебе облака, на кресте рука,

   Вереди любовь и кровь...

   Дбрались до токовища вовремя. Звезды уже поблекли, на востоке появилась золотистая полоска рассвета. На току тишина. Неужели певец не дожил до весны? А может, облюбовал другое место? Ждем, в резиновых сапогах стынут ноги, захолодела спина. Где-то треснул сучок, второй — и вновь тишина. Лось? Козел? Слух на пределе. Лесные шорохи, чьи-то покряхтыванья, шелестение, писк, возня мышей в прошлогодней траве заставляют содрогаться, вертеть головой. Прислонился к сосне. Стремительно пролетела глухарка, рассыпав по току свои позывные. Тишина кажется вечностью. Но вот робко, будто ногтем по спичечному коробку, щелкнул клювом глухарь. А потом еще. Наконец, долгожданное «тэк». Громко, близко. До второго глухариного «тэк» ждем долго, не шевелимся. Переживший охотничий сезон глухарь очень осторожен. Редкое его «тэк, тэк» может и не перейти на поспешное «точение, скирканье» — звук, под который только и можно подойти к певцу вплотную. Но вот петух сдвоил звук, зашкворчал... И вновь затяжная тишина.

   Сета еще недостаточно для съемки, да и глухарь не торопится с любовной песней. Я уже определил направление и взглядом прощупываю каждую сосну. Где же лесной красавец? Первое «скирканье», второе — пора. Осторожно с фоторужьем ухожу в чащу. Не оглядываюсь, но чувствую, что друг идет следом, точь-в-точь подражая мне. Нет, точнее, так же скачет за мной. О, эти скаканья по глухариному току! Под песню три-четыре прыжка, секунды в застывшей позе — и снова вперед. Где-то уже рядом древняя птица, ищу, а не нахожу. Да вот же он! На толстом сучке у вершины стройной сосны. Луч солнца вот-вот коснется его брачного оперения. Определяю выдержку, настраиваю фотоаппарат. Еще секунда-другая, глухарь увлечется песней, и я смогу сделать уникальные снимки.

   Н верю своим глазам. Нет, нет, такого не может быть, не должно. Моргаю, может, почудилось? Нет. Явственно вижу под сосной мужика в камуфляже. В полумраке различаю в его руках ружье. Человек тоже ждет «скирканье», готовый под песню садануть жениха свинцом. «Э-э-э-й-й», — крик вырвался сам собой. Глухарь сорвался с сосны. Мужик вздрогнул, резко обернулся. Разглядев меня, затряс в мою сторону двустволкой. Я в ответ — фоторужьем. Из-под сосны — «пожелания» с матом. Так вот какой «козел» трещал в темноте сучками. С тока уходим в разные стороны. На душе скверно, противно. Немного помогают отвлечься слова все той же песни:

   Лбовь и смерть, добро и зло,

   А выбрать нам дано одно.

   Пд впечатлением от случившегося даже не заметили, как наступило утро, как молчавший перед рассветом лес пробудился десятками птичьих голосов: защебетали пичужки, раскаркалась ворона, дятел затарабанил на всю округу. Весенний лес наполнился любовными песнями.

   Взвращаться домой решили просекой, вдоль линии электропередач. Здесь раньше тает, суше, да и живности поболее, может, что и удастся заснять. В кадр попали сороки, сойка, дятел, какие-то перелетные птахи, на болоте получилось подойти к журавлю. Пара рябчиков шустро бегали друг за другом меж кустов, почти под ногами, но я, как ни старался, так и не смог поймать их в фокусе через объектив.

   Слнце к обеду разогрело землю. Воздушные потоки зашумели в вершинах сосен. Ветер разгулялся не на шутку. Неожиданно с сосны, что на краю просеки, поднялся глухарь. Резкий порыв ветра подхватил его и понес прямо на провода. Непонятно почему, но птица не смогла вырулить, и следующий порыв бросил ее на верхний провод. Кувыркаясь, она ударилась о второй. Когда друг подбежал к глухарю, большая птица лежала на каменистом выступе. Он осторожно взял ее в руки. Голова глухаря еще с минуту держалась на длинной шее, потом откинулась и повисла. Глухарь был мертв.

    Я стоял в растерянности. На рассвете криком спугнул такого же, сберег от выстрела. По осени сам чернотропом с ружьем и собакой допоздна бродил за подобным трофеем.

   Сйчас в руках был в прямом смысле слова свалившийся с неба глухарь. Лес вдруг разом умолк. От случившегося сжалось в груди. Мы шли в весенний лес услышать брачную песнь древней птицы. А увидели ее смерть.

   Гухарь был удивительно красив. Краснобровый, шея отливала на солнце изумительными оттенками, хвост большой, упругий, под клювом мелкие перышки, напоминающие взлохмаченную бородку. По ним капля за каплей стекала алая кровь. Смерть облюбовала брачный наряд древней, таинственной птицы.

   Лбовь и смерть, добро и зло...

   Чо свято, что грешно, понять нам суждено.

   Кплет песни вдруг как заноза больно пронзил сердце.

   * * *

   * * *

   Вдь на зорьке и ступай на север

   П болотам, камушкам и мхам.

   Рспустив хвоста колючий веер,

   Н сосне красуется глухарь.

   Тнкий дух весенней благодати,

   Сет звезды — как первая слеза…

   Иглухарь, кудесник бородатый,

   Зкрывает желтые глаза.

   И дремотных облаков исторгла

   Який блеск холодная заря,

   Извенит, чумная от восторга,

   Зревая песня глухаря.

   Састлив тем, что чувствует и дышит,

   Касотой восхода упоен, —

   Нчего не видит и не слышит,

   Нчего не замечает он!

   О поет листву купав болотных,

   Путинку, белку и зарю,

   Ив упор подкравшийся охотник

   И берданки бьет по глухарю…

   Мжет, так же в счастья день желанный,

   Вчас, когда я буду петь, горя,

   Ив меня ударит смерть нежданно,

   Кк его дробинка — в глухаря.

   Автор этого стихотворения, Дмитрий Борисович Кедрин, родился в 1907 году в Донбассе. Был репрессирован. Погиб трагически.