Ей было только 12, когда беззаботное детство оборвалось раз и навсегда. Она была одной из тех, кто в числе первых пострадал от внезапного нападения гитлеровцев. Помнит все до мельчайших подробностей, и до сих пор дрожит и прерывается ее голос, когда она рассказывает ученикам о войне и о том, что выпало на ее долю... Галина Федоровна Сухиненко, учитель высшей категории, заведующая историко-этнографическим музеем школы № 24, отличник народного образования, вспоминает свое военное детство.

   «Может повернуть свой оборот очень быстро...»

   Я дочь военных. Отец мой, Федор Севергин, в 16 лет убежал из дома – был в разведке у Буденного, позже закончил Тбилисское военное училище, потом военную академию имени Фрунзе в Москве. Мотались мы по разным городам, а вот перед самой войной жили в военном городке под Слуцком.

   6-го июня весь личный состав военгородка, кроме одной роты, перебазировался в летние лагеря, в город Семятичи (семь километров от Бреста). А мы, офицерские дети и жены, с нетерпением ждали, когда они заберут к себе нас...

   Пследнее письмо от отца мы с мамой получили с нарочным 21 июня, за несколько часов до войны.

   Ппа писал:

   «...охотно верю, что вы в полном сборе приехать ко мне в лагерь, но я прямо скажу: приказа по соединению нет, чтобы перевозить семьи. С другой стороны, международное положение может повернуть свой оборот очень быстро. В запретной зоне быть в одиночестве будет трудно. Тося, целуй Галю, чтобы она еще лучше училась и больше отдыхала в летние каникулы. Пишите чаще. Федя».

   «С тех пор ненавижу желтые цветы...»

    В эту ночь я заночевала у подружки в Слуцке. Спим мы, вдруг слышим «бух! бух!» Встревоженные, сели на кровати, а подружкина мама заглянула к нам и успокаивающе произнесла: «Спите, девочки! Это, наверное, гроза» Задремали, а проснулись оттого, что мне послышался голос моей мамы. Я подумала: «Этого не может быть, ведь до нашего дома больше десяти километров». В рубашонках и трусиках вы-скочили в соседнюю комнату. Наши мамы плакали, обнявшись. Увидев меня, мама вытерла слезы и сказала:

   – Война началась. Галя, собирайся скорей, домой побежим.

   Ябыстро оделась. Майка нарвала охапку желтых тюльпанов и сунула мне в руки. С тех пор я ненавижу желтые цветы. Они всегда напоминают мне войну.

   «Держи документы в одном кульке...»

   ...И мы с мамой побежали. Я тоже была спортсменкой, как и мои родители. Бежим через мост, обгоняет нас открытая машина, в ней несколько арестованных. Слышу, прохожие говорят:

   – Они пускали ракеты с земли, указывали, куда бросать бомбы.

   Было часов десять, когда мы добрались до военного городка. Во дворе на скамеечке – соседи. Волнуются, переживают:

   – Как же они там, на границе, наши-то? Но все равно, если война будет, то на той, на чужой стороне.

   Кк сейчас помню, солнышко такое яркое, зелень кругом... Вдруг – гул самолетов. Мы потом уже научились по звуку различать, кто летит – наши или фашисты. А тогда смотрим – летят невысоко и на крыльях – красные звезды. Обрадовались:

   – Наши!

    Самолеты пролетели над той частью городка, где были дома офицеров, и сбросили бомбу на лесопилку. Там сразу вспыхнуло, лес загорелся. Мама бросилась в дом за документами. Папа ей всегда говорил:

   – Тося, держи все документы в одном кульке. Мало ли что в жизни случится...

   Вт и случилось...

   «Расстреляйте нас и наших детей..»

   М с подружкой (ее тоже Майкой звали) схватили соседского малыша и побежали в окопы за городком. Видим, выскочили на поле из бани солдаты в подштанниках, единственные наши спасители, а самолеты на бреющем полете нас в упор из пулемета расстреливают..

   Ко-то из ребят закричал:

   – Притворимся мертвыми!

   М тут же носом в землю уткнулись. Самолеты улетели. Прибежали наши матери – моя с кульком документов и с маленьким пуховым одеяльцем.

   Ртный подогнал 12 подвод, погрузили детей, женщин и быстро помчались по направлению к Новозыбково. Заехали в лес поглубже, чтобы опять под бомбежку не попасть, а как выехать, никто не знает.

    Женщины догадывались, что нас ожидает, попади мы в плен к фашистам – или расстрел, или пытки. Я хорошо запомнила дет-ской своей душой, как мамы встали на колени и начали просить солдат:

   – Расстреляйте нас и наших детей, мы не хотим, чтобы над нами издевались!

   Кнечно, солдаты сделать этого не могли. Разделились на три группы и поехали в разные стороны – влево, вправо и прямо, как в сказке. Авось, кто спасется.

   «Он был рыжий и весело смеялся...»

   Нши четыре подводы выехали на проселочную дорогу, оттуда – на пшеничное поле. Мы, дети, нарвали кустиков и держали над собой – может, немцы не увидят нас? Нам и страшно, и интересно. Глупые были...

   Вруг взмывает из-за леса немецкий самолет. Лицо фашиста я видела своими глазами: он был рыжий и весело смеялся.

   Бросил осколочную бомбу. Мама сразу упала на меня, чтобы прикрыть, а я ее оттолкнула... Одним осколком убило Майкину маму, другой попал мне в голень. Боли сначала не почувствовала, мама сразу мне косынкой рану перетянула. В этот момент из леса появилась наша отступающая армия, на одной из машин – зенитка. Слышу, молодой голос командует:

   – Прицел...

   Икакие-то цифры выкрикнул. Выстрел. Мимо. Еще один – снова мимо. Самолет улетел. Бойцы наши кричат:

   – Оставшиеся в живых, быстро на подводы! Иначе нас будут бить вместе с армией.

   Мма с силой оторвала рыдающую Майку от тела убитой матери, швырнула ее на подводу, меня туда же, и мы помчались в Новозыбково. На станции стоял товарняк под парами, набитый людьми. Две передние подводы почему-то проехали вперед, а нас солдаты покидали прямо в открытые теплушки, и в тот же миг состав двинулся.

   «Мы были очень бдительными...»

   Оъехали порядочно. Неожиданно поезд остановился посреди поля, машинист сказал:

   – Мне надо на водокачку.

   Оцепил паровоз и уехал. А у нас – ни еды, ни питья.

   Пмню, из лужицы пили, зачерпывая ладошкой. Меня посадили на пригорок, нога уже распухла и нестерпимо болела, двигаться я не могла. Сидя на травке, наблюдала, как по железной дороге к линии фронта везут танки, оружие, самолеты.

    Вдруг подбегают ко мне ребята из тимуровского отряда, командиром которого я была, и говорят:

   – Там дядька какой-то подозрительный, бегает к рельсам, чего-то копает...

   Япоручила проследить за ним, и вскоре они обнаружили в кустах связки гранат. Мы были очень бдительными, дети военного времени. Доложили ехавшим в поезде венным о том, что видели. Мужчину арестовали, он хотел взорвать железнодорожные пути.

   ... А паровоза все не было. Несколько мужчин пошли пешком до ближайшего села просить прислать паровоз. Паровоз прислали, поездка продолжилась...

    Вместе с нами ехала группа польских артистов, человек 30.

    Одна из офицерских жен, хорошо знавшая польский язык, поняла, что это не артисты, а диверсанты. В Брянске их арестовали.

    Не помню, начиная с какого города, не с Брянска, а раньше, стали нас подкармливать. Сталин, конечно, варвар, но по его указанию на перронах устанавливали столы, на них – ведра с борщом, куски хлеба. Это уже была вторая половина дня, ближе к вечеру. День 22-е июня подходил к концу.

   Чрез сутки добрались до Москвы.

   Воронеж, Славгород, Клинцы...

   А там – распоряжение: не пропускать никого ни в какой город. Мама моя не только спортсменкой была, но и очень сильной, решительной женщиной. Очередь громадная, все рвутся к коменданту. Она вытащила пистолет:

   – Стрелять буду! У меня ребенок раненый!

   Лктями, ногами расталкивая толпу, добралась-таки до коменданта, он наложил резолюцию, и по этому документу мы сумели попасть на поезд.

   Пиехали в Воронеж, где у мамы были все ее родные. Меня отвели к врачу, записали в школу, но в это время к городу подошли немцы. Мы отправились в Алтайский край и осели в Славгороде. Поселились у тети Паши, в ее комнате стояло 13 кроватей для беженцев. Одну из них делили мы с мамой. Мне дали солдатский полушубок, а вот сапоги надевать нельзя было – нога все время гноилась, сделали чуни.

   Мма работала, я училась, летом собирали коровьи лепешки, смешивали с соломой, лепили кирпичики, на солнышке сушили, потом топили ими печку...

   43-й год. О папе ничего неизвестно. Услышали по радио, что начинают освобождать Белоруссию. Мама меня в охапку и поехали в Клинцы. С вокзала шли пешком через лес, видели свеженасыпанные траншеи. Несколько дней назад, перед тем, как покинуть город, фашисты загнали в эти траншеи жителей. Кого расстреляли, кого просто сбросили и закопали. И земля в траншеях дышала как живая.

   Пселили нас в дом для военно-служащих, дали комнату. По соседству жила тетя Вера, мамина знакомая. Мама сказала ей:

   – Вера, я ухожу на фронт. У тебя своих трое, моя будет четвертой. Присмотри, чтобы она работала и училась.

   ... И мама ушла в армию Рокоссовского, где и пробыла до конца войны. Мне было тогда 14 лет. Ни тети, ни дяди, никакой родни у меня – одна только тетя Вера. Раз в неделю приходил кто-нибудь из солдат и приносил котелок каши. Видимо, мама договорилась, чтобы меня подкармливали. Но есть все равно хотелось. Всегда.

   «Об отце ничего?..»

   Собщение о победе услышали дома по радио. Было больше слез, чем радости. Отец мой под Брестом исчез в первые дни войны. От мамы давно не было писем. Помню, открыли с подружкой окошко, стали что-то орать, потом петь и плакать тоже.

   А вскоре вернулась моя мама... Как глянула на меня с порога, увидела, что я косы обрезала (ухаживать за ними было трудно, мыла давали мало), схватила за волосы:

   – Это что? Чем ты тут занималась?

   Вскочила из своей комнаты тетя Вера:

   – Да у тебя, Тося, золотая дочь! Она и работала, и училась...

   Тт мама заплакала, начала меня обнимать, целовать.

   – Об отце ничего?

   – Ничего...

   В1946 году получили извещение, что отец пропал без вести. А в самом начале войны, месяца через два, было письмо маме от военврача части: «С большим удовольствием сообщил бы вам о муже, если бы мне было что-либо известно о нем. Но я его последний раз видел только на седьмой–восьмой день войны. И однажды ночью, находясь в тылу полка с обозом, мы разъ-ехались по разным дорогам. После этого я больше его не видел и вообще потерял всякую связь с частью».

   Н помню, где и когда, но маме было еще сообщение, что отец собрал остатки части и ушел партизанить в брянские леса. Больше ничего о его судьбе неизвестно.

   «Что отец завещал...»

   Псле 10-го класса пыталась поступить в Воронежский медицинский институт. Не поступила, хотя и сдала экзамены отлично, и с горя решила:

   – Буду опять работать!

   Пиехала мама:

   – Тебе что отец завещал за несколько часов до войны? Он завещал учиться. Почему же ты не хочешь выполнить его волю?

   Чрез год я поступила на исторический факультет пединститута, но это, как говорится, уже совсем другая история...

   Фто В. Суродина.