Этой женщине сто лет. Она родилась в начале прошлого века и за долгую-долгую жизнь свою повидала всякое: и при царе жила, и революцию помнит, и про гражданскую войну рассказать может. Коллективизация, годы сталинских репрессий – все пережила, все вынесла, все стерпела... А нынче живет только воспоминаниями, которых, наверно, ни на один том хватило бы, вздумай она написать книгу своей жизни. Самые же яркие воспоминания, от которых до сих пор болит сердце, связаны с ненавистной войной – той самой, германской, которая отняла у нее любимого мужа, а у сына – отца. Долгими вечерами, сгорбившись на стареньком сундучке, перебирает Анна Федоровна единственное, что осталось ей от супруга – письма, написанные его рукой в проклятые военные годы...

   Двно, уже почти 60 лет, нет на свете храброго солдата, нежного отца, любящего мужа Михаила Полуэктова. Но его вдова Анна Федоровна хранит пожелтевшие письма супруга. И события военных лет (да и не только военных, а всей ее счастливой и одновременно несчастной жизни) в памяти по-прежнему свежи. Будто бы вчера она познакомилась на вечеринке со своим ненаглядным и полюбила его раз и на всю жизнь. Так полюбила, что осмелилась нарушить волю отца и тайно, без его согласия, обвенчалась с милым дружком. Отец, правда, недолго сердился – могучий кузнец-зять сумел-таки завоевать его уважение. Но коротким было счастье молодой семьи...

   Мж мой ушел на фронт 12-го декабря 41-го года, – рассказывает Анна Федоровна. – Остались мы с сыночком Шуронькой, шесть годочков ему было тогда. Мужа ранили в шею. Пуля прошла насквозь, горло не задела. Лежал он, бедный, в госпитале шесть месяцев, в городе Кунгуре. А потом комиссия признала его негодным к службе и назначила на Уралмаш. Там раньше трактора выпускали, а потом танки. Три с половиной года проработал, все письма писал: «Кончится война, я вернусь». Два раза в отпуск приезжал. Второй-то раз пришел, и как раз война кончилась. Мы так рады были, он все говорил:

   – Наверно, фронтовиков будут отпускать в первую очередь.

   Пжил дома 13 дней и уехал. Все ждал, когда их отпустят совсем...

   Пслушаем и мы голос солдата, нашего земляка, жителя улицы Чернореченской, где и сегодня доживает свой век верная его жена, – одного из тех, чьими ратными и трудовыми подвигами во имя Родины будем гордиться всегда. Недолго он воевал – дольше пришлось помогать стране, будучи уже солдатом трудовой армии. Об этом мало пишут, но это было.

   1941 год

    ...

   «Пишу тебе записку, что нас сегодня отправляют на фронт. Я тебя проводил в воскресенье, а сегодня, то есть в пятницу вечером, поедем. Спасибо тебе, что ты побыла у меня вовремя. Пока неизвестно, в какую страну поедем, только сказали, что на фронт»

    ...

   «Письмо твое получил уже в вагоне – оно нас застало на станции Чебаркуль. Ко мне неделю не езди и писем не пиши. Готовь гостинцы» (написано на страничке, вырванной из школьного дневника).

   ...

   «Нюра, ждал я тебя, очень ждал, но не мог дождаться. Так и поехал ни с чем. Ребята все с гостинцами едут, а мне плоховато на сухом пайке, то есть 250 г на один раз и все. Ну, там крупы маленько, да варить негде, в вагоне печки нету. Писать темно, поезд отходит».

   1942 год

   17 февраля

   «Пишу письмо из города Молотова, бывшая Пермь. Проехали мимо вас, через Миасс, вечером в пятницу. Было еще светло, знакомых никого не видел. Так и проехал невесело. Хотелось посмотреть на вас еще раз, но не пришлось».

   19 февраля

   «Едем все дальше, не знаю, где остановимся. Пока едем хорошо и весело. Пишу я вам письмо на ходу, в вагоне. Подъезжаем к городу Кирову, бывшая Вятка... Может быть, к весне все кончится, и будем дома».

   19 марта

   «Немца понемногу выгоняем со своей Родины.

   ...Я советую тебе, Нюра: ты себя не изнуряй. Береги моего дорогого сыночка Шуроньку, я о нем очень скучаю, часто вижу вас во сне».

   12 апреля

   «Нахожусь пока в действующей армии...» (обратный адрес: действующая Красная армия, почтовый ящик В18, 281 дивизия, 816 артполк, 2-й дивизион, взвод управления связи)

   13 мая

   «В настоящее время нахожусь от вас недалеко, между Свердловском и Молотовым, в городе Кунгуре. Лежу в госпитале. Меня ранило 15 апреля пулей в шею, в левую половину. Горло не задело, так что не опасно. Месяц возили с места на место и привезли в город Кунгур. Рана у меня зажила, но шея пока не ворочается. Скоро, наверное, выпишут и не знаю, куда назначат».

   28 мая

   «Как получил ваше письмо и прочитал, так у меня сразу все отвалилось от сердца, до чего я был рад. У меня от радости слезы потекли, что все живы и здоровы и дорогой мой Шурик стает большой. Нюра, ты думаешь, что я вас обманываю насчет моей раны. Нет, Нюра, я вам сообщаю всю правду... Только вот грудь стала чаще болеть – эту болезнь ты сама знаешь. Она у меня и дома частенько побаливала... Ты пишешь, чтобы я просился домой. Я напоминал доктору, он ничего не сказал, только улыбнулся. Пока нахожусь в госпитале, у нас у каждой койки наушники, все слушают новости разные, концерты...»

   9 июня

   «Деньги я получил, за что большое спасибо. Купил яиц и луку зеленого и покушал хорошо. Нюра, ты просишь, чтобы я просился домой, но едва ли придется. Сейчас отпускают только безруких и безногих, а у меня все целое... Не знаю, что будет дальше, куда я попаду. Пожалуй, туда, где был. А может, куда-нибудь в тыловую часть...»

   5 июля

   «Нахожусь в госпитале. Болит желудок, ходил на рентген, признали какой-то катрик. Я и сам не знаю, что за катрик, но желудок болит. Что бы я ни поел, у меня начинается резьба сильная. Пища идет плохо. Норма 600 грамм, я ее не съедаю, так что немного похудел и весом убавился. Сюда прибыл – был весом 68 кг 300 грамм, а сейчас стал только 64 кг 600 грамм. Но это все ничего, лишь бы остаться живым... Нюра, сильно не печалься. Может, и меня отпустят на побывку. Тебе расстраиваться вредно, Шурика пожалей, он еще мал. Куда он тогда без мамки? И я не знаю, буду жив или нет... Насчет работы я тебе ничего не скажу. Есть закон: если до восьми лет есть ребенок у матери в семье рабочего, то мать на работу не имеют права послать. Так что ты не бойся сильно-то их и ничего не будет тебе».

   10 июля

   «Нюра, ты спрашиваешь, что я, наверное, долго лежал во время ранения. Нет, нисколько не лежал на поле боя, а сразу попал в санбат. Сначала, конечно, ползком из-под огня, а потом встал и пошел нормально. Шел я шесть километров до перевязочного пункта, и рана была не перевязана, потому что не было бинта. Крови вышло подходяще, как из хорошего барана...»

   18 июля

   «Живу все еще на старом месте, в госпитале. На комиссию пока не назначают. Июль-то пробуду здесь, а там не знаю, что будет. Живу я здесь, Нюра, хорошо и тихо. Не слышу и не вижу никаких разрывов и никаких выстрелов, и никакого грохоту боевого. Но, Нюра, все же не дома. Хорошо птичке в золотой клетке, но еще было бы лучше на воле и на зеленой ветке»

   30 июля

   «Нахожусь в госпитале из-за живота. У меня больной желудок признали. Пищу выдают легонькую, суп – одна светленькая и жиденькая водичка. И картофельную кашку. Когда молочка немножко в чай. Хлеб стали давать пополам – половину порции белого и половину черного. Только плоховато, не дают табачку, покупаем через забор у граждан.

   ...Письма, Нюра, пиши почаще. Где бы ни была, оттуда и шли. Я очень скучаю здесь о вас, и так мне надоело, что не знаю, как описать...»

   26 августа

   «Нюра, ты просишь от меня фотокарточку. Я и сам бы с радостью вам послал, но не могу добиться пропуска в город. Сколько раз просил у комиссара, а он не дает, все говорит, что фотограф придет сюда и здесь будет снимать. Но никак не дождемся этого фотографа... Нюра, ты говоришь, что тебе сны нехорошие снятся. Была бы ты в покое, тебе бы и сны хорошие снились. Я тоже все во сне вижу нехорошо: то вижу свою мать часто и воду чуть не каждую ночь, то рыбу ловлю, то покупаю рыбу. А вот последний раз видел, как будто где-то золото мыл и по воде ходил, брызгал каких-то баб».

   31 августа

   «Нюра, ты говоришь, что плохо вам нонче будет зиму пережить и хочется тебе сюда приехать жить. Я сам давно об этом думаю. Но если бы я знал, что меня не возьмут, то я бы давно вас сюда вызвал. Вот только боюсь, что вы здесь останетесь без меня, так вам еще будет хуже. Потерпи как-нибудь еще немного, а там увидим, что будет дальше... Мне тоже нелегко. Столько времени я врозь от вас маюсь. Как ширмач здесь хожу, мазаный и рваный. Никогда я с тобой такой не был, смешной и грязный».

   7 сентября

   «Беру карандаш в руки, пишу письмо от скуки, лети, мое письмо, извивайся, никому в руки не давайся, дайся тому, кто рад сердцу моему...

    Я очень соскучился о вас, день и ночь только вы у меня на уме и больше ничего нет в голове, кроме вас, моих дорогих... Я когда читаю ваши письма, мне так делается хорошо, как будто я с вами поговорил».

   25 сентября

   «Вчера получил письмо, в котором нарисована Шуронькина рука, и все целовал Шурину ручку... Меня выписали из госпиталя и назначили в Кунгурский райвоенкомат в нестроевую часть. Так что, дорогие мои, наверно буду работать где-нибудь на производстве»

   12 мая

   (написано на бланке с печатью эвакогоспиталя № 1720)

   «Из госпиталя меня выписали и назначили в нестроевую часть. Привезли меня к вам поближе, в город Свердловск на машзавод. По своей специальности меня не пустили в кузницу. Говорят, что нужно токарей. Учусь теперь новой профессии. Так что скоро буду токарь-фрезеровщик».

   15 октября

   «Пропишу немножко про себя. Живу в городе Свердловске, работаю в заводе «Уралмаш», учусь на токаря-фрезеровщика. Уже начинаю работать самостоятельно. Проработал уже две пятидневки учеником, а теперь буду большим рабочим. Живем в бараке № 40. Выдали нам койки, простыни, одеяла и подушки с колючим пером. Только одно плохо: в чем работаем, в том и в магазин ходим за хлебом. Сменки у меня никакой нет. Шинель стала не серая, а черная. Но сейчас я выходил себе спецовку – тонкий, легонький пиджачок без подклада и брюки защитного цвета, так что теперь буду не так мазаться.

   ...А еще, дорогие мои, у нас здесь сегодня выпал снег. Так что в пилотке будет, пожалуй, жарковато. Но сулят нам шапки, только не знаю, когда сошьют»

   28 ноября

   «Ничего не мило. Только и вся дума, как бы остаться живу и здорову да поскорее с вами свидеться и больше ничего. Я здесь никуда не хожу, да и не в чем. Шинель вся замызгана маслом. Да и холодно. Снегу навалило полно. Добежишь до завода, проработаешь 12 часов и бегом в барак. А из барака никуда не вылезаешь, как крот. Да и никуда не манит, не привлекает. Здесь рядом два клуба. Я в один хожу, беру книги читать и все.

   ...Вчера огреб аванс 50 рублей. Вот я на них попирую – на кило картошки хватит.

   ...Стираю сам. Как в баню схожу, так приду и выстираю белье, гимнастерку. Я научился стираться хорошо»

   29 ноября

   «Подаю я вам свою левую руку, здравствуйте, мои дорогие и милые. Я так скучаю сейчас, хуже, чем скучал на фронте. Здесь вижу вольный народ и у меня сердце так и рвется к вам домой. На фронте было легче, чем сейчас. Как увижу маленьких детишек, так у меня и зажмет все нутро. И целый день вы у меня на уме и в голове. Вот, Нюра, как мне тяжело сейчас»

   9 декабря

   «Дорогие мои, посылки ваши я получил, обе сразу и полностью. Пару белья, две пары носков, варежки, валенки, полотенце, табак, кралечки и самого Шуроньку, и картошку, и тетрадь. Пока разбирал, сидел до часу ночи и каждую штуку я несколько раз поцеловал, до чего милое и родное, и родными послано. Теперь я буду работать вдвоем с сыном. Он у меня всегда со мной и в цехе я его вынимаю их кармана, погляжу, поглажу. Не могу наглядеться на него. Милый и дорогой мой Шуронька...»

   14 декабря

   «Из одежды мне ничего не посылай пока. Хранить вещи негде. Белья у меня две пары есть да ты послала одну пару. Мне хватит надолго. Сулят выдать куфайку и брюки, но не знаю, когда. Шапку новую дали. Только на ногах плохо. Ботинки мерзнут, холода здоровые стали сейчас... Если можно, пришли картошки сухой и крахмалу картофельного – наверно, у тебя есть он. Я бы его поел. Здесь у меня нет ничего, кроме воды и 800 грамм хлеба.

   ...Нюра, зачем ты пишешь в письмах все с какой-то обидой, будто я вас бросил. Мне сейчас ничего на свете не мило, кроме вас. Никуда из барака не вылезаю, да и нет охоты вылезать – ослаб так, что ветром шатает. Посылаю вам карточку маленькую – посмотри, полюбуйся, какой был и какой стал. Хорош, только на себя не похож».

   24 декабря

   «Как я был рад вашей посылке – даже не описать карандашом. Нюра, табак очень хорош. Ты его весь изруби и положи на полати – я тебя прошу, как лучшего и верного друга, это сделать. А то его с вышки растаскают.

   ...Работаю в цехе фрезеровщиком. Жив буду, приеду домой и буду работать по этой специальности, она мне нравится.

   ...Нюра, если можно, посуши еще и пришли мне картошки. Ты, наверно, крахмал делала, тоже немножко удружи. У меня пока купить не на что, заработок еще плох. Буду зарабатывать побольше – тогда и вам пошлю».

   1943 год

   Нчальнику цеха № 54 Т. Попову от рабочего Полуэктова Михаила Ивановича, таб. № 14350

   Зявление. После мобилизпции в ряды РККА в 1941 г. я был участником боев на фронтах Отечественной войны до момента ранения в апреле 1942 г. После выхода из госпиталя 27 сентября я был откомандирован для работы на Уралмашзавод. Чувствуя ухудшение своего здоровья, особенно зрения (очень болят глаза), прошу разрешить мне отпуск для поездки домой в г. Миасс сроком на 15 дней для отдыха, за теплыми вещами и для свидания с семьей. 7 января 1943 г.

   13 февраля

   «Не знаю, как и попасть к вам. Охота побывать и посмотреть на вас, как вы теперь поживаете. Нюра, ты пишешь, плохо тебе. А мне, Нюра, хорошо? У меня от хорошей-то жизни уже волосы стают седеть, и появилась лысина. Вот оно как...»

   (В марте Михаил Полуэктов получил долгожданный отпуск).

   29 апреля

   «Нюра, поздравляю я вас с проходящим праздником первым маем. Как вы провели 1 май, хорошо или плохо? А я провел плохо, невесело. Сходить некуда, да и не в чем. Все грязное, денег нет и за апрель месяц даже не выдали аванса. Кусок на день делю и больше ничего не приходится покушать.

   ...Рука моя зажила. Я сейчас начинаю ходить по организациям, сшибать побочную работешку себе на пропитание. Так что, где сена клок, где вилы в бок. На одной пайке хлеба аржаного не проживешь, скоро ноги протянешь. А мне еще неохота умирать. Мне еще хочется пожить с вами, вместе век дожить и поработать по-старому, как бывало.

   ...Прости, что долго не писал, было все некогда. Придешь с работы, да и опять идешь куда-нибудь работы искать. Маленько около столовой поработаешь, машину нагрузишь чем-нибудь – немного покормят баландой и опять вперед. Вот такой праздник у меня. Первого мая купил три литра квасу (по 60 копеек литр ) и с крошками так пообедал, вас поминал».

   17 мая

   «Взялся зарабатывать – хожу в свободное время копать огороды по найму. Знаешь, Нюра, пайка не хватает и я копаю – где за хлеб, где за деньги, где за обед. Кто чем богат, тот тем и расплачивается. Так что я сейчас живу хорошо, сыт. Купил картошки. Чувствую себя ничего, только ноги у меня стали болеть сильно почему-то. Хотя и тяжеловато копать огороды, но ничего не поделаешь. Здесь все целики раскапывают по лесу, пеньки, корни, так что земля не подручна. Как у нас в бору, так и здесь. Ребята никто не копают, а я каждый день хожу. Надо мной смеются, а сами сидят. Я зато досыта ем. Получил я бронь на целый год. Теперь я забронирован. Меня пуля больше не пробьет, как это было. Заработал за апрель 345 рублей, 120 удержали за разные сборы. Скоро дадут бирку на спецовку. Получу и буду в ней праздновать. Нюра, терпите. Вот разобьем проклятого Гитлера, тогда опять будем вместе».

   26 мая

   «Пробовал муку грузить на хлебозаводе – не мог унести мешок с мукой. Вот, Нюра, куда моя силенка девалась. Я даже сам себе не верю, что не могу мешок унести. У меня еще стали сильно ноги болеть и немного припухают. Ходил копать огород по найму. Три сотки с лишним вскопал за три кирпича хлеба. Копал четыре дня, так что хорошо было, хлеб досыта ел».

   20 июня

   «Получил телеграмму от вас. Пишешь, что хочешь сдать Шуроньку в детдом. Что ты, Нюра? Али он тебя так затягощает, или так объедает тебя? Если так трудно, то продай мои ботинки и всю мою одежду, какая есть. Но Шуру в детдом не сдавай. Это нехорошо, люди засмеют тебя. Одного и то не можешь продержать».

   25 июля

   «Ты спрашиваешь, ладно или нет ты делаешь. Я знаю, что ты зря ничего не сделаешь, зря копейку не истратишь. А что купили козу, это очень хорошо для вас. Вы оба с Шуронькой здоровьем неважные, а козье молоко, оно очень пользительное».

   ...

   «...Даже табачку купить не на что, собираю окурки. А все же курить хочется. Никак не могу отвыкнуть, а придется бросить, наверное. Но без него вовсе скучно будет».

   12 августа

   «Если табак вырос и расцвел, то ты его срежь весь и склади в кучу в чулан, суток на двое. А потом развесь на вышку и пускай висит. Я курить-то все равно приеду».

   1944 год

   3 марта

   «Очень рад вашему письму. Как прочитаю, так будто послушаю твой, Нюра, разговор. Представляется мне в уме, как будто я с тобой разговариваю. И так мне станет хорошо, и я сразу повеселее стану...»

   ...

   «Здесь у нас стает сухо. Снег растаял. У вас, наверно, тоже тепло. Шурик теперь, наверно, с улицы не вылазит... Ох, Нюра, как мне хочется быть с вами! Не могу дождаться того дня, когда буду у вас. Но, Нюра, терпи как-нибудь, переживем свою участь и все наши горести, и тогда будет наша жизнь совместная и веселая. Береги сама себя и дорогого Шурика, он стает теперь большой, скоро будет тебе помогать».

   ...

   «Живу, как Бог велел. Потихоньку работаю. Посадил себе картошки, грядку метров 40. Буду ждать, пока вырастет и будет своя картошка. Если уцелеет».

   6 октября

   «Как жил, так и живу, не цвету и не вяну. Картошку (свой урожай) доедаю уже. Вчера ходил перекапывать, немного нарыл, килограммов восемь принес, да своей с пуд еще есть. Вот и опять живу припеваючи. Я здесь вне опасности, живу хорошо. Светло у нас в бараке и чисто, только тесновато. И плохо, что продуктов запасти нельзя. Ничего в бараке лишнего держать не разрешают, кроме одного чемодана, а остальное выкидывают. Вот этим плохо, сейчас все продукты стали дешевле. Картошка от семи рублей и до 19 р. кило, мука тоже от пяти рублей стакан до 15-ти (белая), рис 25 рублей, пшено 20 рублей стакан. Хлеб 60 рублей булочка в полтора кило. Сегодня я торгонул: продал свою белую пайку за два дня за 125 рублей, купил черного кило семьсот за 65 рублей. Остаток на расход, в общем – на табак...

   ...Нюра, своему квартальному наплюй в глаза. Если он не знает закон, то пусть не врет. Если одно дите, то берется налог один процент. Нет нисколь детей, то шесть процентов. Вот какая установка».

   1945 год

   4 августа

   «Хотел послать вам денег, но у меня вышло не так, как я думал. Мне дали ордер на мануфактуру на три с половиной метра шерстянки костюмной. И я ее выкупил в магазине за 270 рублей. Все деньги издержал, осталось только два рубля. Я хочу ее продать и купить что-нибудь готовое. Так, думаю, будет лучше. Извини меня, что посулил, да не послал, но я свое слово не изменю, получу вот 10-го и с вами поделюсь».

   ...

   «Нюра, осталось немного нашей разрозненной жизни. Скоро буду с вами. Все говорят, что скоро нас будут отпускать. Никак не можем дождаться того дня, когда нам скажут определенно, когда можно вырваться отсюда».

   8 августа

   «Обещают, что скоро поедем по домам. Говорят, в 45-м году всех отпустят. Я скоро приеду к вам совсем. Вот-вот буду у вас навсегда, с вами буду доживать всю остальную жизнь. Давай, Нюра, не будем ворчать, а будем почаще о своем бытии сообщать. Береги себя и дорогого хулиганчика Шурика».

   27 августа

   «Нюра, ты пишешь письма все не радостные, все печальные. Да, что поделаешь, раз такая доля досталась нам. Терпи и крепись. Может, скоро кончится наша с тобой разлука, и будем опять вместе продолжать свою жизнь, как раньше жили, хорошо и радостно. Если будешь посылать посылку, то сын Шурик пускай сорвет самую толстую морковку и положит мне гостинец».

   12 ноября

   «Решил вам не писать до тех пор, пока от вас не дождусь. Думаю, зачем я буду писать, когда мне не пишут. Стало быть, не нуждаются моими писульками. Но все же получил от вас весточку, что вы живы и здоровы. Ты, Нюра, думаешь, что я вас забыл. Нет, я вас не забыл и не думаю забывать. Это брось из головы своей. Хотел к вам приехать совсем, да опять сорвалось, отказали до января. Что будет, не знаю, но скоро должен быть у вас навсегда».

   Вфеврале 1946 года Анна Федоровна получила телеграмму из Свердловска : «Миша болен. Приезжай». Поехала она, да не успела...

   Фто В. Суродина.