«Ну, что? Давай пиши, твори, лирик-сатирик», – ворчу сам на себя.

   Ее неделю назад на летучке запланировали литературную страницу, а я вот до последнего дня дотянул – все надеялся: авось меня осенит. Угораздило же кого-то вспомнить про мою давнюю прозу. Кучу бумаги извел. Третий час за столом – и ни одной стоящей строчки. В голове одна реклама: «Шампунь-ополаскиватель. Шампунь-ополаскиватель...» И фирма эта... Тьфу даже мысленно выговорить не могу. И все это от нее, от телеперхоти, что с экрана пылью в мозги летит. Запудрила. За окном сумерки сгустились. Что-то надо написать. Я ж ее, липучую, из головы вытряхнуть не могу. Что же делать? Сейчас дочь придет, опять телек включит.

   Буря мглою небо кроет,

   Вхри снежные крутя...

   В, во! Молодец! Пиши, твори. Да не забудь псевдоним под произведением поставить – А. Пушкин. Но мне уже не до шуток. Завтра в номер. Повытаскиваю-ка я предохранители в пробках электросчетчика. Где же, где же был огарочек?

   Кк давно, вот так, буднично, в пол-литровой банке посреди стола не стояла свеча. Запах вспыхнувшей спички – и голубовато ярко-желтый шарик уцепился за кончик фитилька, на секунду вытянулся, и вот уже Огневушка-Поскакушка заплясала над полупрозрачным стеариновым озерцом. Свеча пустила слезинку, за ней скатилась другая, затрещало пламя. «Трещит – это хорошо. Сгорает отрицательная энергия», – вспомнил я утверждение заезжего экстрасенса. Почему-то усмехнулся. Глупость. А глупость ли? Капельки стекали одна за одной, как с апрельской сосульки. Я даже наклонил свечу набок, чтоб в лужице теплой податливой массы стало больше, потом аккуратно собрал ее, скатал шарик, надел на обгорелую спичку, сделал еще один, еще... Получился забавный стеариновый человечек. Точь-в-точь такой же, каких когда-то в детстве для меня делал отец. В послевоенные годы вот так, у свечи, мы коротали не один длинный зимний вечер.

   Вчор ты помнишь, вьюга злилась,

   Н мутном небе мгла носилась...

   Сдел я тогда с учебником у свечи, твердя, заучивал, не осознавая глубины и прелести удивительных строк. Отец тоже учил классиков... марксизма-ленинизма – готовился к политзанятиям. А когда вокруг свечи скапливалась большая лужица, мы начинали мастерить человечков. К позднему вечеру на столе их бывало до десятка.

   Плумрак комнаты, круг света на столе у свечи, немного фантазии – и оживали наши спичечно-стеариновые человечки. Сначала здесь, на столе, потом огромными тенями на беленой стене. Бабкина шпилька в руке человечка вдруг превращалась в копье, а его обладатель – в Дон Кихота. А если шпильку переломить пополам? Ну, конечно же, на стене – тень Д’Артаньяна. Еще одну пополам – мушкетеры: «Один за всех, все за одного!». Театр теней. Сейчас вряд ли кто быстро сообразит, что это такое. А ему лет – как пещерному человеку.

   Втрепенулось пламя, полыхнуло, и сгас огарочек, лишь тонюсенький дымок над фитильком-светлячком. В доме темно и тихо. За окном поздний декабрьский вечер. Светятся окна напротив, дым густо подымается из труб в звездное небо. Сегодня мой вечер. Сначала это догадка. Потом все ощутимее чувствую: сегодня мой вечер. Поудобнее усаживаюсь в кресле, расшториваю окно и смотрю на огни ночного города. Мысли, как стая птиц, кружатся, перелетают. Детство,.. день сегодняшний,.. то вдруг армейский друг,.. то горы и ручей меж них. На звездном небе яркий след – звезда упала. Вмиг сгорела. Чай, миллионы лет жила. И все, и нет ее. Лишь след… Стрелой на небе, звездой в душе. Лишь след.

   Длеко за полночь мой вечер переходит в ночь. Глаза слипаются. Вворачиваю в счетчик пробки – и спать. День пролетит, и снова завтра будет вечер. «Вечор ты помнишь…».