Педставляя этого человека, можно говорить много. Но сам он очень не любит громких слов. Скажем одно. Автозавод без лауреата Государственной премии, Почетного гражданина Миасса Валентина Марковича Когана представить нельзя. Как бы он ни назывался: «УралЗиС», «УралАЗ», «Урал»...

   Разум брал верх

   — Валентин Маркович, немного найдешь на заводе людей, которые были бы в самой гуще событий столько времени. И первые послевоенные годы, и постановка на производство новых машин, и застой...

   — Совершенно не оправдываю того времени, но термин абсолютно неподходящий. В этот «застой» мы поставили на производство новую машину, строили...

   Истроили много! А на заводе, как и во всей стране, застой начался с середины девяностых годов.

   Идавайте сразу определим. У меня работа четко на два этапа делится. Первый – где я технолог разных «степеней и званий», с 62-го года – начальник ПТО в течение 25 лет. Это, считаю, творческий этап, инженерный. А с 88-го, когда стал помощником директора, началась работа чиновника.

   — Тут уж позвольте не согласиться – ваш подход нетворческим не назовешь.

   — Но другого характера.

   — Тем не менее, именно с вашей подачи многое делалось.

   — Я бы так не сказал. Все равно – технический работник, пусть и более высокого ранга, при большом руководителе. Но ведь это не проектирование новых производств, хотя с приходом Юрия Ивановича Горожанинова работа, лично для меня, стала более напряженной, чем у начальника ПТО.

   Ншему поколению, тем, кто участвовал в создании «Уралов», досталась не просто интересная работа, а такая, которую впоследствии на заводе уже никто не проходил. Проектирование новых цехов, защита каждого решения, каждого шага в Гипроавтопроме – генеральном проектировщике, министерстве, непосредственное участие во всех этапах строительства.

   — Если сразу сравнить? Тогда, до девяностых, решения принимались через ЦК, Совмин, защищались на всех уровнях... Потом все в корне перевернулось. Когда было проще? И продуктивнее?

   — Продуктивнее, конечно, было тогда.

   В-первых, централизованное финансирование всех работ и затрат. Во-вторых, очень большое поступление оборудования – порядка 250—280 единиц в год. Шло полное обновление парка. Но каждый шаг давался с большим трудом – проходили все этапы защиты: институт, главк, экспертиза министерства, а при заказе оборудования – и большая работа в Госплане. Работа со всеми этими инстанциями и людьми давала очень много.

   Птом получили полную свободу, а вместе с ней и полное отсутствие финансирования. Ничего не надо защищать, кому-то что-то доказывать, но за последние 12 лет на заводе не появилось ни одного станка. Полностью прекратилось развитие. Во-первых, просто не на что было и к тому же развал станкостроения в стране. А за рубежом заказывать просто невозможно.

   Ивторое. Тогда все шло для постановки на производство «Урала». А после 65-го года мы ничего нового не поставили.

   Эи слова, конечно, могут вы-звать бурную реакцию. Говорят, что появлялись сто, двести модификаций, но это – текущая модернизация. Что бы ни говорили, сегодня на производстве тот же «Урал».

   — А это не говорит о том, что был разработан принципиально новый автомобиль, способный четыре десятка лет держаться на рынке? Или точное попадание в цель? Грамотный маркетинг, хотя самого термина тогда и не знали...

   — Подобные вопросы тогда решались только на самом высшем уровне. Госплан, правительство. Сегодня уже трудно сказать, за кем было решающее слово, но в итоге страна, армия получили новую машину.

   Нкакой конструктивной и технологической преемственности по сравнению с выпускаемой до этого «355М». Ни одна деталь не перешла оттуда. Говорят, метизы те же. Ничего подобного! Там были дюймовые резьбы, а тут – метрические. Так что производство начинали полностью заново, с полного технического переоснащения завода. Огромная роль в принятии решения о постановке этой машины и организации ее производства принадлежит Виктору Алексеевичу Гурушкину. Его заслуга, без преувеличения, выдающаяся.

   Оень много можно рассказывать, как все было. Тот период... Что характерно? Завод ничего не мог делать без генерального проектировщика – Гипроавтопрома. Даже перепланировку цехов. Ни одна смета не оплачивалась без визы. Но постепенно завоевали доверие и у специалистов института, и в проектном управлении Министерства, работали с ними очень тесно, многое нам было доверено. Увидели, что есть специалисты достаточно серьезного уровня, избавились от мелочной опеки. И хотя страсти порой все равно кипели бурные, но разум всегда брал верх.

   Н чем учиться молодым?

   — Давайте о машине, все-таки 60 лет первому автомобилю. До 60-летия «Урал» не доживет?

   — Наверно, нигде в мире нет автомобиля, чтобы стоял 45 лет на производстве.

   — А новая гамма шоссейных машин?

   — Мне трудно оценивать, два года уже не работаю. Но смотрю объективно. Наша твердая ниша – бездорожье, экстремальные ситуации. Выбить конкурента с дорог? Очень сложно. Искренне желаю, чтобы это получилось.

   Потив нас, к тому же, очень многое играло. На протяжении ряда лет председателем совета директоров «КамАЗа» был министр промышленности Клебанов. Это, естественно, не просто лоббирование, а прямое использование административного ресурса. Членом совета директоров «КамАЗа» был начальник Главного автобронетанкового управления Минобороны генерал-полковник Маев, который способствовал переориентированию армии на «КамАЗы». Но, вместе с тем, смотрим по телевидению хронику из «горячих» точек – военные предпочитают «Уралы». Брать готовы – денег нет.

   — В отношении вас термин «взгляд со стороны» абсолютно неверен. Руку на пульсе держите, обстановкой на заводе интересуетесь...

   — Отрыв все-таки неизбежен.

   — ... Но что можете сказать о тех двух годах до октября 2003-го?

   — Упущенное время. Не хочу давать персональных оценок, но то, что видел со стороны... Ничего не было сделано на заводе. Хотя в значительной степени есть вина и на совести управляющей компании, когда разделили неразделимое: производство и продажи. Директор завода не отвечал за реализацию машин?! Сделал, а там хоть трава не расти...

   Взврат к системе сборки машин под заказ, объединение продаж и производства под единым руководством – единственно верное решение. И значительные результаты уже есть.

   — А что сейчас больше всего волнует на заводе?

   — Что вижу и знаю, так это то, что крайне упал уровень квалификации конструкторов и технологов. Наше поколение выросло на постановке на производство «355М» и «Урала», в работе со станкозаводами, проектными институтами, получении оборудования, его наладке. Сегодня поколение, пришедшее на завод после 65-го года, что видело? Новых машин не было, только текущая модернизация. На чем учиться?

   Иесли раньше главный технолог был фигурой номер один среди технических служб – он руководил всей подготовкой производства, то сегодня его функции сведены к минимуму. Вопросы эти убрали, технологов, подчиненных цехам, — тоже. Более того – даже конструкторов по проектированию оснастки! А это ведь технология. В результате получилась небольшая контора, ни на что не влияющая. И уровень технологов (пусть не обижаются!) крайне снизился. Это не их вина, а беда, что оказались в условиях не декларируемого, а настоящего застоя.

   Кк ставить на производство новые машины? Когда в 58-м году привезли из НАМИ чертежи, меня главный технолог направил в УГК, главный металлург своих специалистов тоже направил. Восемь месяцев конструкторы консультировались, пока еще чертеж на кульмане, когда можно реализовать любую нормальную идею. Все думали об одном: как технологичнее сделать, лучше.

   А сейчас? Вот вам пальцы одной руки. Назовите пятерых сильных технологов в механических цехах. То же самое и в литейных, хоть это и не моя отрасль. Есть несколько старых, а моложе?..

   Птеряли массу людей в период безденежья, невыплаты зарплаты. Кто мог – устроились, где угодно. Притока же новых не было. А нехватка конструкторов и технологов – это отсутствие базы подготовки производства, завод это очень остро почувствует при освоении действительно новых машин.

   — То есть заложена мина?

   — Во многом, конечно, внешние обстоятельства сказываются. Но и мы особо ничего не делаем. Семинары, курсы, выставки с участием конструкторов и технологов – все это осталось в прошлом, не хватает денег.

   Вовь вернусь назад. Когда завод оснащался новым оборудованием, сами ездили по станкозаводам. Это такая школа! Приезжаешь со своим заказом – там сидят асы. Заводы агрегатных станков и автоматических линий работали ведь только на автопром, тракторную промышленность и оборонку, больше никто такого оборудования не заказывал. Они так нас учили, так «носом тыкали»...

   Кгда в 59-м году поехали заказывать оборудование, главный технолог создал бригаду: я, Рязанов, Бляхман. Ехали на завод Орджоникидзе (все агрегатные станки сейчас на заводе на крупных корпусных деталях – как раз тот заказ), и прямо там Бляхман вносил изменения, здесь же переделывали и высылали новые чертежи. Объехали тогда этой группой еще завод «Красный пролетарий» в Москве, Одесский завод расточных станков, Краснодарский завод вертикальных полуавтоматов. Какая школа!

   А Когана –

   под суд!

   — Вы ведь, пожалуй, абсолютно все стили руководства прошли...

   — Начал работать, когда директором был Синицын. Это сразу после войны, абсолютно авторитарный стиль. Я не за-стал, когда руководители ходили с револьверами, но всего на несколько месяцев «опоздал».

   Плучилось как? Приехал в сорок шестом – назначили технологом в цех шасси-2. Техчасть представляла одна женщина. И получилось так, что буквально через два—три месяца возложили на меня обязанности начальника техбюро. Мальчишка, еще не было двадцати... Ни опыта, ни знаний, сразу после техникума. Крутился...

   Оин пример. Встал конвейер из-за участка карданов, где пошел сплошной брак. А тогда ОТК был не то, что сегодня, только директор мог решить с начальником ОТК пропустить такую партию.

   Тк вот. Собрали партком по этому поводу. Я, как начальник техбюро (хотя никакими приказами еще назначен не был), на нем присутствовал. Разбирались, слушали.

   Птом встает Синицын, кулаком по столу: «Я как член парткома, член бюро горкома, член обкома партии вас предупреждаю...Если за неделю не будет исправлено положение, вы все положите на этот стол партбилеты! А начальник техбюро Коган вообще заслуживает отдачи под суд (а я в цехе всего два месяца, в этой должности – две недели). Но, учитывая его непродолжительный стаж работы, ограничимся строгим выговором».

   Павда, выговора так и не было.

   — Потому и решили, что ну ее, эту партию? Так ведь и не вступили.

   – Это частный эпизод, и не нужно только с ним связывать значение таких решений. В то время вообще мальчишкой пришел.

   Птом Николай Петрович Безлепкин (секретарь парткома, затем – заместитель директора) уже в шестидесятые воспитывал: «Вы же понимаете, что будучи руководителем (я уже был начальником ПТО) не можете быть беспартийным! Мы с Виктором Алексеевичем Гурушкиным договорились – он вам пишет рекомендацию. Все!». И кладет передо мной бумагу.

   — Ну и как вы?

   — Говорил, что это очень серьезный вопрос, чтобы вот так, сходу... Должно быть обдуманно. В ответ: «Хорошо, вас Гурушкин пригласит. Понимаете, сам директор вам пишет рекомендацию!». Но Гурушкин так и не пригласил. Если бы разговор состоялся – может, и не устоял.

   Вдь дело как было? Раз занимаешь какую-то должность – не можешь быть беспартийным.

   — На заводе за все эти десятилетия вы если не один, то один из немногих умудрились не вступить в ряды КПСС...

   — Но никто вроде не обвинял, что политически разложил коллектив. Ну, не вступил... Хотя был активным общественником, много лет от общества «Знание» выступал во всех цехах.

   — Зная вас, предполагаю, почему. И все же?

   — Трудно говорить сегодня, по прошествии чуть ли не полувека. Не знаю... Были в партии и достойные. Но стольких видел, которые были... ну очень далеки от коммунистических идеалов.

   Кнечно, тогда не было такого воровства, такой коррупции, такой работы «под себя». Все – за зарплату, разница – не столь уж велика по сегодняшним меркам. Но порой наблюдал, как человек, который весьма негативно (разумеется, в возможных тогда рамках) отзывался и о партии, и о руководителях, а перед назначением на какую-то должность моментально становился членом КПСС. Было видно, что это делается не по убежденности, а потому, что так было надо.

   Д и какая была убежденность, мы увидели... В каком?.. В 95-м? Когда начали толпами сдавать партбилеты, и самая сплоченная и монолитная мгновенно рассыпалась.

   Сгодня во всем обвиняют Горбачева. Я совершенно другого мнения о нем. Не считаю могильщиком ни партии, ни страны. Когда он предлагал свои решения, почему все в ЦК бурными аплодисментами поддерживали? Раз генеральный секретарь, значит все гениально? А где же «ум, честь и совесть»? Верховный Совет весь как один голосовал, не было ни одного воздержавшегося, не говоря уж, чтобы кто-то был против. Конечно, он делал далеко не все так, как надо. Но ведь все стали умными только тогда, когда начался развал.

   Кждому – свое время

   — Коль уж вспомнили то время, то вот о чем хотелось бы... Раньше приезд того же министра на завод становился эпохальным событием.

   — Так ведь и министр был не тот, что сегодня. Член правительства! Это теперь можно «пинать» как угодно – совершенно не тот уровень. А тогда министр – не только хозяйственник, но и политическая фигура. При Сталине вообще все были «сталинские наркомы», вожди.

   Кк-то, еще в период Хрущева, был брошен клич об интенсификации производства, и мы с подачи Виктора Алексеевича Гурушкина вышли с инициативой довести мощность завода до 60 тысяч машин без дополнительного строительства. Надо сказать, элемент авантюры в этом был, но обком партии очень горячо поддержал – тогда было весьма модно выступать со своей инициативой. Родились на свет несколько зеленых томов «крайних соображений». А для показа министру на большом рулоне ватмана нарисовали генпланы в разных цветах: сегодня такое размещение производства, затем на первом этапе будет таким, далее... И так – четыре—пять этапов на длинном рулоне.

   Уминистра докладывал Гурушкин, были я, Тананкин и Свищов Аркадий Моисеевич, зам. директора по капитальному строительству. Происходило все поздно вечером, в кабинете Тарасова. Он сидел за столом для заседаний, а с одной стороны я, с другой – Тананин. Крутим эти рулоны, чтобы перед министром все картинки проходили («кино» показывали). Гурушкин докладывает. Вдруг Тананин берет со стола Тарасова пепельницу, прижимает ватман, чтобы самому не держать: «Я же все-таки инженер, надо труд рационализировать». Но министр нормально отреагировал.

   Дложили, получили полное одобрение. Такой вот забавный момент.

   — Потом министром стал Поляков – вообще легендарная фигура...

   — Бывал у него много раз, причем, уже самостоятельно, а не в качестве сопровождающего.

   Плякову было безразлично, кто на совещании: если представляешь завод, то не можешь сказать, что не владеешь каким-то вопросом. Пришел – отвечаешь за все.

   Кнечно, это был особый министр. Те – крупные хозяйственники, а этот — еще и крупнейший инженер. С феноменальной памятью, феноменальными знаниями. Ни перед кем так не робел, никто не вызывал такого... Но Поляков... Как удав на кролика. Просто давил своими знаниями.

   О же на две головы выше всех был, в том числе и тех, кто был над ним. Искренне огорчился, узнав о его смерти в прошлом месяце.

   — Со многими директорами вы работали бок о бок, самые разные стили не только наблюдали, но и буквально на себе ощущали.

   — Самого высокого мнения о Гурушкине, весь его путь от мастера до директора был у меня на глазах. Держался так, что некоторые считали заносчивостью. Исключительно требовательный, приучал к аккуратности и точности. И никакой фамильярности! Нужно хорошо понимать то время, чтобы оценить его смелость и принципиальность в отстаивании интересов завода.

   Итересно, хотя и непросто было работать с Юрием Ивановичем Горожаниновым. Многому у него научился.

   — И каким же, по-вашему, должен быть руководитель? Неважно, какого предприятия...

   — Думаю, это как раз важно. Одно дело – небольшая артель, совсем другое – завод, где 26 тысяч человек, предприятие союзного значения. Может быть, тот же Гурушкин и держал себя излишне жестко, но это был Директор! Авторитет!

   — Завершали свою карьеру при Панове...

   — Работать было легко. Он вообще исключительно корректен, а со мной – подчеркнуто. И колоссальная разница в возрасте, и то, что он на заводе первые дни, а я – всю жизнь.

   Ее почему было легко работать? Он считал так: мы все – единомышленники, и раз о чем-то договорились, то каждый именно так и сделает. Увы, на самом деле далеко не так...

   Иеще. Будучи очень хорошим экономистом, Панов практически не лез в производство, доверив руководство производственным процессом Виктору Христофоровичу Корману. Плюс Панова – современные взгляды. Это – бизнесмен.

   — К чему приходим? Какой все же сегодня оптимальный тип руководителя?

   — Среднее. Хотя на Западе в большинстве своем «у руля» не инженеры, а экономисты или юристы, но у нас надо все же владеть основами, пусть и не детально.

   А вообще-то, каждый – продукт своего времени. Панов, например, не мог бы работать в послевоенные годы, авторитарный стиль вряд ли пройдет сегодня.

   Н три года?

   — Валентин Маркович, а когда в сорок шестом приехали в Миасс не задумывались, надолго?

   — Окончил Московский машиноостроительный техникум, с женой, которой уже нет, учились в одной группе. После диплома там и женились – Таганский загс дал начало нашему пути.

   Пчему решили поехать сюда? Может, романтика. Хотя «УралЗиС» был тогда очень известен в печати, на радио. Это был третий автозавод в стране после ЗиЛа и ГАЗа. Да и вообще Урал... Казалось чем-то невероятно далеким.

   Сгодня ведь техникум – это ничто, а тогда наш выпуск принял заместитель министра Бородин (потом многие годы был директором ЗиЛа). И там было распределение, можно было высказать свои пожелания. Были Минск, Кутаиси (сейчас вот думаю: судьба уберегла!).

   Ршили так: едем на три года. Приехали – барак на улице Победы. Пять лет там. Потом почти пятнадцать – в двухэтажном деревянном «ульяновском» доме, сейчас их уже немного, но целый квартал между Орлов-ской и Победы еще остался.

   — И что же «затормозило» вместо трех лет на всю жизнь?

   — А мне работа нравилась всегда. Инерционен еще, наверное. Хотя жена – москвичка, можно было и не уезжать. Ну, попал бы на ЗиЛ, был всю жизнь технологом в цехе. Хотя и здесь не рвался к карьере. Остались.

   Кгда начинались «ВАЗ», «КамАЗ», приглашали в Москву – главным инженером проекта в Гипроавтопром. Приглашали и в ярославский институт «Гипродвигатель». Наверно, остался предан заводу, говоря громкими словами. Работа шла...

   — Не задумывались тогда о том, какая будет карьера?

   — В административном плане никогда не рвался. Нравилась работа технолога. Работал в цехах шасси, мотор... Потом главный технолог перевел начальником проектной группы в отдел, она постепенно переросла в проектно-технологический отдел. По инициативе Гурушкина, кстати говоря.

   — А поступая в техникум, учась в нем?..

   — Не буду говорить о каком-то высоком призвании, поступление в техникум – совершенно лотерейная вещь.

   — Это как?

   — Жил с мамой в городе Новозыбкове Брянской области. Когда началась война, на второй день отец ушел на фронт. Он был главврач больницы, дали сутки на сдачу дел. И маму (она тоже врач) сразу вызвали в военкомат, но учитывая, что сестре девяти лет не было, мне – тринадцать, ее оставили. 22 августа мама звонит с работы: «Вагон – на станции». Эвакуировали. Погрузили, сказали, чтобы ничего особо с собой не брали – к зиме вернемся. Поверили...

   Чтверо или пятеро суток простояли на вокзале в семи минутах ходьбы от дома, но не могли сходить, чтобы чего-то взять – в любой момент могли отправить. Много там всяких разных подробностей...

   Вобщем, эвакуировали на станцию Мишкино, а там еще вглубь – деревня. Тогда была Челябинская область, сейчас – Курганская. Прожили более трех лет, в 44-м вернулись в Новозыбков, когда немцы были еще за Гомелем. Каждый день Гомель бомбили так что, у нас земля гудела. Стоишь – ногами чувствуешь.

   Вобщем, надо было куда-то поступать. Мама робко настаивала на Брянском машиностроительном институте. Но так как в течение трех лет не было преподавания немецкого языка (человек шесть – семь преподавателей по мере их появления тут же сажали как немецких шпионов), в аттестате стоя прочерк. Но мама настаивала – съездил в Брянск.

   ... Видел два таких города – Брянск и Гомель. Стоишь на одном конце – видно поле на другом. Снесены с лица земли.

   Ншел этот институт. Развалины какие-то, в подъезде одно окошко заложено фанерой и вставлена слюда – это приемная комиссия.

   Н, конечно, хотелось в Москву. Там, кстати сказать, были тети, дяди. Разослал в шесть(!) техникумов копии. Приходит вызов: «Вы зачислены в Московский машиностроительный имени Дзержинского».

   — А родители не говорили о медицине?

   — Отец никогда не хотел: «Не дай Бог тебе быть врачом!»

   — Почему?

   — Видите ли, первые семь – восемь лет мы жили в деревне в Брянской области. Папа и мама – единственные врачи на целую округу, на много деревень. А это в любое время суток, когда угодно... Роды, болезни, травмы – что угодно. Ночью скрип телеги – все. Приехали за доктором. Вставай, иди. Земские врачи...

   Вобщем, оказался в техникуме. Учился «не очень».

   — Не напрягались?

   — Да как-то не было еще серьезности. И потом – Москва. Хотя и бедное существование, но столица. Получим талоны на питание, тут же всей группой продадим, в театр поехали. А был еще тот период, когда в театр можно было в валенках, в чем угодно... 44-й год, война еще.

   9 мая 45-го запечатлелось особо. Что творилось! Единственный раз, когда не организованное, а народное торжество. Настолько от души все!

   Н, а потом – сюда. Здесь – институт, только в отличие от техникума с «красным» дипломом – ум пришел. Заканчивал, будучи уже начальником проектно-технологического отдела. Жугин был руководителем дипломного проекта. Вначале подписал задание, а второй раз (хотя каждый день встречались по работе) сразу сказал: «Отзыв сам пиши. Что пришел консультироваться? Я у тебя консультируюсь по технологии».

   — Не жалели, что не вернулись в Москву?

   — Да нет, такого не возникало. Хотя полжизни провел там в командировках, особенно, когда был бурный период постановки на производство «Урала».

   — У вас же и дачи никогда не было.

   — Никогда, ничего! Совершенно соответствую критериям... Каким? Марксистским. Никакой собственности! Дачи, машины – никогда не было. Вся собственность – приватизированная квартира. Да и не рвались никогда.

   Мжно было как? Сильно ограничивая себя. И ради машины? Зачем?

   Кждый год куда-то обязательно ездили. Тогда уже выработалось: чтобы вчетвером «дикарями» съездить в Крым, надо 800 рублей. Вот за год собираешь – едешь.

   — Знаю, что для себя вы никогда ничего не просили, хотя для других – сколько угодно.

   — А как, если несколько раз в день заходишь в кабинет генерального директора? Это же неудобно как-то... Вот если записаться на прием, то, может, и попросил бы чего-нибудь.

   Вобщем, на судьбу свою не жалуюсь. Отношение ко мне всегда нормальное было. Да и сейчас таким же осталось. Благодарен сегодняшнему руководству завода, что помнят...