Александр Романов

   Масские рассказы

   Зрывка

   Слнце грело камни бедного города. Проходили двадцатые, тридцатые годы, и каждое утро, как только раскрывались ворота миасского базара, Зарывка вкатывал на плоские камни тележку на велосипедных колесах. Он останавливал ее у лавки, раскрывал, как триптих, подпирал палочками. В ячейках лежали фитили, синька и всякий дефицит.

   Ео татарское сморщенное лицо знали все. Он был знаменит на весь Миасс. Имя его вошло в фольклор.

   Кгда двадцатый век пришел на завьюженную землю, Зарывке было уже шестьдесят, и на этом его развитие остановилось. Войны и революции исказили лицо мира, но Зарывка для нескольких поколений оставался один и тот же. Он жил на миасском базаре и умер на сто пятом году.

   Кгда не находили в магазинах неизбежных и неумолимых мелочей – дрожжей, гвоздей, иголок – говорили: «Идем к Зарывке». У него нет – больше не ищи, если жалеешь время.

   — Айда к Зарывке за крючками! — восклицал пацан. И гурьба босоногих валила по свежей улице вдоль полутораэтажных домов. Гуси шипели, гусыни трепетали возле гусят. Лошадь цокала копытами, телега, готовая развалиться, дребезжала, сонный возчик трясся. По дороге выяснялось, что денег всего три копейки: на один крючок. Но они уже входили в ворота и обступали Зарывку, лицо которого еще больше морщилось, становилось с грецкий орех.

   — Чего надо? — говорил он.

   — Пришли торговать, — отвечал старший.

   — Давай, быстрее торгуй и уходи.

   — Мне долго и не надо: покажи крючки.

   — Вон, — указывал Зарывка ячейку в триптихе.

   Сарший брал щепотку и начинал гонять крючки пальцем по ладони.

   — Что смотришь? — хмурился Зарывка.

   — Плохие крючки.

   — Как – плохие?!

   Пцаны сдвигались к старшему, подтверждали:

   — Точно. Не годится.

   Оин, маленький, уже сидел на корточках. Старший гонял крючки, и они то и дело сыпались сквозь его пальцы в пригоршню присевшего. Торг продолжался. Зарывка терял терпение: «Не нравятся – отдавай и уходи!»

   — Уговорил, — отвечали ему, платили три копейки, и, довольные, что на каждого теперь по крючку, шлепали по плоским камням. Победный петушиный вопль рассыпался над городом, как фейерверк.

   Жну Зарывки звали Агапка. Она была пьяница. Их дом стоял на горе. Дальше высился Чашковский хребет, на котором некогда рос лес, а теперь остались валуны и мох, с того века, когда здесь добывали медь. Дома города сходят от подножия хребта к пруду.

   Уром Агапка идет к базару, крича хрипло: «Ну, погоди, Зарывка! Я до тебя доберусь», вставляя множество цветистых, но – увы! — непечатных выражений, потрясая кулаком.

   Кгда Агапка сломала ногу, она, не имея костылей, стала передвигаться с помощью табуретки. Она выходила из дому, опираясь руками о табуретку, обходила ее, переставляла, повторяла все вновь. И не переставала обещаться Зарывке, который еще не мог ее слышать: «Погоди у меня, старый черт!» Она тянула татарскую песню. Весь город слышал, что Агапка направилась к Зарывке.

   Двчонки бросали кукол, и, с криками «Агапка идет! Агапка идет!» бежали посмотреть, как Агапка заносит ногу. Рудничек (так на местном диалекте называли золотискателя, работавшего на свой страх и риск) в сморщенных сапогах останавливался, сдвигал картуз на затылок. Мальчишки карабкались на забор. Хозяйки в комнатах слышали Агапку издалека, потом – ближе, через полчаса – уже под окнами. Хозяйки сдвигали цветки в горшочках, высовывались поглядеть, как движется Агапка на базар. А та садилась передохнуть, не уставая извергать угрозы.

   Нконец она входила на базарные камни. Торговые ряды оживлялись. Вичтомов, запудренный мукой, выливший однажды воду из перевернутой лодки прямо в пруду, подняв ее над водой, вытянул могучую шею. Его покупатели обернулись. Расплылось блинообразное лицо невероятно толстой тетки Лизы, которая всю жизнь занималась комиссионной торговлей: десять копеек с рубля. Народ ждал. Агапка усаживалась невдалеке от Зарывки. Тот морщился, делал вид, что не замечает ее.

   — Зарывка, — говорила она.

   — Что притащилась? — бурчал он в сторону.

   — Дай на чекушку.

   — Нет денег.

   — Как же это так? Никак не получается. Дай, а то я начну шуметь.

   О молчал. «А-а...» – заводила она. Зарывка взрывался и клял. Она – свое. Наконец он плевался, бросал ей мятый рубль. Она подбирала, вскидывала кулак, кричала: «Ай, Зарывка!». И в голосе ее хрипела радость. Базар жил своей жизнью. Зарывка вел полунищенскую торговлю.

   Слнце грело камни бедного города.

   Дя самых крупных барышников мелкая торговля – отличная ширма.