Впервые годы 70-х я снимал Рябину, снимал увлеченно и много, несколько лет, весной, летом, осенью, в начале зимы. Меня влекла ее «индивидуальность», одновременно яркая и скромная, неприхотливая, незащищенная. Рябина вызвала у меня необъяснимую грустинку, сочувствие, желание сострадать.

   Вте же годы в машгородке появился Леонид Оболенский. Явился руководить киностудией, в которой занимался и я. Он был высок ростом, статен, красив, ярок одеждой, языком, поступками. Было видно, что живет свободно, страстями. Он часто бывал на людях и... оставался, было заметно, одиноким. Всеми привечаемый — и все же неприкаянный...

   Ме невольно захотелось снять ЛЛ в образе Рябины, яркой и беззащитной. ЛЛ, к моему удовольствию, согласился на предложение. Давно была облюбована березовая роща – светлая, с молодыми гибкими стволами, устремленными в небо, – рай для глаза и души. До рощи километра три, в гору. ЛЛ – 73 года. Он легко одолел путь. Стояла осень, день был нежаркий, солнечный, приятный до восторга, до неизъяснимой прелести. Явно по заказу.

   Сималось легко и непринужденно, без претензий на нечто уникальное. ЛЛ не поучал, ничего не предлагал, слушался «режиссера»: ходил, сидел, выглядывал где было указано,.. и играл неожиданно вдохновенно, изобретательно в, казалось бы, таких простейших сценах. Его взгляд из-за березы я разглядел только при просмотре проявленной пленки. Я был в восторге и... раздавлен как автор мастерством артиста: ничего подобного я не мог придумать и предложить ему сыграть. Я начал догадываться, что значит настоящее мастерство актера и к тому же режиссера. Он как будто был в долгой разлуке с Природой, вернулся, обрадовался и слился с ней радостно воедино.

   Мнтаж изобразительного ряда и написание дикторского текста я полностью выполнял сам, не подпуская ЛЛ. Обсуждение общих основ монтажа происходило неоднократно. Текст читал ЛЛ – в фильме звучит его голос, он заметно шепелявил, мне предлагали другого диктора, с чистым звучанием, но мне хватило ума отказаться. При чтении фразы: «Ну зачем, ну зачем тебе вольные ветры,..» он самовольно исключил одну частицу «ну». Я воспротивился, он спокойно, но твердо вразумил меня: «Я же не истерическая барышня!». И тем самым подтвердил тождество своего «я» с предложенным образом.

   Смузыкальным сопровождением фильма было сложнее: я слабо знал музыку. Обратился за помощью к ЛЛ. Его совет вылился в увлекательную лекцию. Не успевая записывать, я попросил его отметить лучшие имена и их произведения в моем «Энциклопедическом музыкальном словаре».

   Кк я позже понял, выбор классики для любительских фильмов – опасное дело: на высочайшем художественном уровне классики меркнет любительская самодеятельность. В «Рябиновой страсти» музыка, говорили, легла хорошо. Были другие неприятности – уколы подобного плана. Присутствие в фильме известного артиста и режиссера вызывало недоверие к моему авторству. Нагловатые молодые московские киношники из профессионалов самоуверенно вопрошали: «Это Оболенский выбирал музыку? Это Оболенский писал стихи?».

   Ктати, и сам ЛЛ не стремился вмешиваться, указывать, править. Я относил это к обычному проявлению тактичности по отношению к автору. Позже я нашел в рукописях Оболенского иное обоснование, ссылаясь на Г. Л. Рошаля, тогдашнего идейного и деятельного вождя кинолюбителей, он советовал: «Не мешайте им самим искать образ... Увлечь надо на смелые поиски. Живите свободно – в поиске».

   Уался ли образ увлеченного страстью, похож ли он на

   Л Л. Оболенского? Или, может быть, на автора, совсем иного человека? Известно, что каждый, рисующий художественный образ (положительный), рисует и самого себя. Впрочем, так ли это важно? Да и можно ли сказать что-то определенное за 8 минут экранного времени? Но, думаю, бывает достаточно и общего впечатления, настроя, которые каждый будет толковать по-своему. Хорошо, если фильм сможет побудить к эмоциям, к размышлению, к фантазии, чтобы желающий мог создать образ нужного, приятного, в чем-то похожего на него человека. Хочется знать, что ты не один такой на свете.