Сазать, что в жизни миасской интеллигенции Леонид Леонидович Оболенский сыграл весьма заметную роль, — значит ничего не сказать. Для многих из тех, кто общался с ним, занимаясь тем или иным видом творчества, Оболенский был Учителем, а порой и кумиром.

   О ушел, оставив почитателям своего таланта воспоминания, рукописи, материалы для бесконечных размышлений. Неоднозначный образ Артиста, наверняка, еще долго будет манить многих неразгаданной загадкой.

   К100-летию Л. Оболенского члены фотоклуба «Импульс» А. Ушков и М. Терентьев предложили издать о нем сборник с рабочим названием «Жажда жизни. Осмысление Оболенского». Идею поддержала городская администрация, рукописи были переданы в издательство «Геотур». Работа предстоит большая, перспектива пока неопределенна. Составители любезно предоставили редакции часть собранного материала. Сегодня мы публикуем отрывки из беседы Л. Оболенского с товарищами по фотоклубу, состоявшейся по случаю его 75-летия.

   Осебе

   Смья жила в Перми. После февральской революции отец примкнул к РКП/б/. Ранее был социал-демократом. Я учился в предпоследнем классе гимназии, Колчак подходил к Перми. Отец спросил: «Ты со мной или останешься с мамой?» С мамой были два младших брата. Колчак мог забрать меня в армию. Следовательно — против отца. Уже подростком я понял, что отец помогает мне расти. Подбором книг, а чаще — словом. Отец был для меня идеалом культуры и мужества. Я сказал: я с тобой.

   Ореволюции

   Ве тогда, что бы ни делалось, воспринималось как насущная и первейшая необходимость. От заготовки дров для города до просьбы послать на фронт.

   Ме думается, что «противоестественно» было тогда только для тех, кто не был в революционном строю. Кто торговал на Сухаревке собачатиной или продавал рассыпные папиросы у Иверской (перепуганные интеллигенты и купчишки). Для них все было неестественно. Им было ужасно трудно. Трудно в уплотненной («моей»!) квартире. А мне, впятером, в номере гостиницы, казалось нормальным. Я ничего не терял, но казалось, приобретаю что-то очень значительное и нужное.

   ОДункан

   …я начал танцевать по ночам на эстраде в ресторанах (НЭП гулял! И хорошо платил. Червонец за вечер). Надо было работать, чтобы учиться. Учиться нужно сытому. Иначе наука не лезет в голову.

   «Тонкого, как тростинку» приметил балетмейстер Касьян Голейховский. Пригласил в свой коллектив. И вот Шура Румнев, мим и танцор, мой товарищ, говорит: «Пойдем посмотрим на Есенина. Напросимся к Дунканше, интеллигентно поговорить о танце и прочих эстетических делах... И Сережа появится...»

   Н Есенин не появился. «Сэрьоджа устайль. Он одихайт»...

   Гворили о балете и музыке, на всех языках, какие знали и каких не знали. Беседа незабываемая, с бесконечно талантливым и умным человеком.

   О Эйзенштейне

   Эзенштейн не любил весь мелкобуржуазный уклад, в котором жил «пай мальчиком». Народа он не знал... А в гражданскую войну стал сапером, делавшим укрепления. Архитектор и строитель. И увидал людей. И делил с ними судьбу: быть или не быть. Он говорил мне о своем потрясении, когда обнаружил, что солдаты гражданской войны, красноармейцы, пролетарии — знали точно, за что они идут, — за жизнь по-новому и против кого, — против казавшегося незыблемым патриархального устройства, господ, благ материальных и духовных, эта стихийная революционность, протест (может быть и «комплекс», как пишут западные исследователи) обрела форму социальной революционности.

   Кгда ощутил себя

   возмужавшим?

   Псле Отечественной войны, моей «одиссеи» из плена, и духовной одиссеи — постижения Родины всем своим существом. На строительстве, на севере, растворился во множестве судеб людских и стал самим собой. До того был, как вы говорите, московским франтом и везучим киношником, не ведавшим горя. Сейчас во мне вся подобная кинобратия вызывает неприязнь. Одна из причин, почему я отошел. Не только по старости.

   Н строительстве …на Дальнем Востоке был на общих работах, а также нормировщиком на строительстве ВГС. Все, как положено. Я уже сообщил, что это был, после первого — войны и плена, завершающий курс человеческого университета. Одних он ломал, других — ставил на ноги. Видимо, я из последних.

   Вмонастырь я скрылся в побеге из плена. Совсем в худом состоянии, с приступами тяжелой малярии. Когда постучался в ворота и вышел старик настоятель, спросил: «Чего тебе надо?» Я ответил: «Умираю». Он пригласил: «Входи. Похороним...» Он был любезный старик. Выходили. Пока болел и они надо мной колдовали, был доступ в библиотеку. …читал новый Завет по-французски. Обнаружил, что за поповской «славянщиной» (церковно) и множеством редакций утерян во многом философский смысл. Книга не гносеологическая, это нравственно-моральный трактат двухтысячелетней давности. Примечательно, что многие нормы живы до сих пор и приняты нами.

   Ве эти встречи с теологической литературой помирили меня с христианским мифом, сняв с него чернорясную поповщину и показав в эллинистической интонации «александрийцев» (откуда, видимо, и корни мифа).

   ОМаяковском

   ...он для молодых был мерилом вкуса и художнической совести. В 29-м году я был в Берлине, в командировке, покупал электроакустическую аппаратуру, для приспособления к звуковому кино. Встретил там Бриков. Лиля просила передать ВВ украшение на радиатор — фигурку. У ВВ была машина «Рено». Я передал и фигурку и приветы. Он сиял, благодарил и приглашал на премьеру к Мейеру (Мейерхольду – ред.).

   Пичина гибели Маяковского -- «любовная лодка разбилась о быт». В последнюю минуту не лгут и не наводят тумана. Но рассказывать о том кто, как и в какой любовной лодке плавает, вряд ли пристойно...

   ОШкловском

   ...«новолефовец» и просто талантливейший литератор. Да еще друг Маяковского. Он был членом литотдела нашей кинофабрики. (Тоже и Осип Брик – отсюда знакомство с ВВ).

   Рньше не было «редакторов», а литотдельцы, сценаристы. И сидели они не в отдельных кабинетах, а в большом зале. И к ним можно было всегда зайти по делу и без дела. Говорили они ужасно интересные вещи, и можно было встревать в разговор со своими глупостями. Так вот, Виктор Борисович никогда не гнушался «малых детей». И на любой ребячий вопрос такого обалдуя как я: «а почему?...», «а как?...» -- отвечал молниеносной лекцией приватиссима (так же, как Эйзенштейн). В области литературоведения все, что «впечатано» с юношеских лет, – это от него. Должно быть, он ко мне благоволил. Оговорки в его книгах обо мне всегда очень теплы. Больше – ими я мог бы гордиться.

   Оним словом — один из учителей, наиболее дорогих и щедрых.

   Отелевидении

   Сазу же пленен прямым телерепортажем. Событие в сию минуту!

   ...Что сделал? Что любой газетчик: был сотрудником ТВ-прессы. Были удачные очерки, острые информации, интервью. Всего не упомнишь. Было огромное удовлетворение от работ! Это подарок на старости.

   ОЛуначарском

   Анатолий Васильевич был необычайно демократичен, и как теперь говорят, контактен. Создавалось такое впечатление, что он искал контактов, ему интересно было делиться, так он был богат духовно. Не помню, как довелось познакомиться, то ли через отца, то ли в школе кинематографии (Луначарский считал ее своим детищем). Одним словом, АВ меня знал и называл «ЛЛ юниор», в отличие от отца, тоже «ЛЛ семиор» (старший).

   В«потешном дворце», где жил Анатолий Васильевич, в Кремле, он собирал регулярно деятелей культуры и искусства, когда возникал предмет для интересного разговора. Один из таких случаев — появление квартета Страдивари. Мне позвонили по телефону, что пропуск в башне Кутафья (входили не через Спасскую). Анатолий Васильевич встречает всех. Хозяин. И с каждым — несколько слов.

   С мной — тоже. Встречает меня вопросом: «Л.Л юниор, чем вы сейчас заняты в кино?» Я уже был режиссером, сделал две картины. Говорю, что с Багимом Шершеневичем пишем сценарий «Тамани» по Лермонтову. «Прекрасно, -- говорит Анатолий Васильевич. – Это очень нужно. Мне хочется объяснить вам значение такой работы...»

   Идалее слово за слово. Нарком добрых полчаса говорил о Лермонтове, говорил такое, чего я никогда бы не узнал.

   О Эйнштейне

   Было время, когда кинематограф молчащий (не люблю слова «немой») заговорил. Дирекция нашей фабрики выделила меня для освоения новой техники. По решению всей группы меня командировали в Берлин для покупки некоторых радиодеталей. Был там и Эйзенштейн, перед поездкой в Голливуд. И вот в один прекрасный день, когда я появился, как обычно, в торгпредстве, я увидел Сергея Михайловича и с ним величественного старца, с облаком серебряных волос вокруг большого лба... Эйзенштейн представляет запросто: называя меня и мне — старца, весьма просто, без дрожи в голосе: «Профессор Альберт Эйнштейн». По-немецки я был слаб. Но «их хабе ги эре» сумел из себя выдавить. А дальше было очень мило. Великий физик пожелал посмотреть «Потёмкина» и пришел на просмотр. И вот в ожидании киномеханика сидели, говорили разное. Седой добрый человек был весел, острил. Сергей Михайлович усаживает меня между двумя «Э». «Что это за мизан-сцен?» — спросил Эйнштейн. «А это такая примета, сесть между тезками и задумать желание, — объяснял СМ – Мой личный «зен» — не в счет». «Задумали?» — спросил Эйнштейн. «Да». «Если не секрет?»... «Чтобы оно заговорило!» — сказал я.

   «Обязательно исполнится, и без этого мизансцен.» СМ смотрит на меня с упреком: «Надо что-нибудь любовное». «Задумал. Это уже секрет».

   А задумал я, чтобы моя любовь к кинематографу была взаимной...

   И словаря «Кино»

   Л Л. Оболенский родился 21 января 1902 г. Актер, режиссер, звукооператор. Учился в Первой госкиношколе (1919 г.) в мастерской Л. В. Кулешова. Cнимался в первых его фильмах – «На Красном фронте» (1920 г.), «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков» (1924 г.). В 1925—1928 годах режиссер киностудии «Межрабпром-Русь», где поставил фильмы «Кирпичики» (1925 г.), «Эх, яблочко» (1926 г.), «Альбиум» (1928 г.), «Торговцы славой» (1929 г.). Работал над проблемами техники и технологии кино, был звукооператором фильмов «Охрана» и «Великий утешитель» (1933 г.), «Марионетки» (1934 г.).

   В50-х годах прошлого века – режиссер Свердловской киностудии научно-популярных фильмов («Люди пытливой мысли», «Пленник железного кристалла»).

   В1970—1980 годах снялся в фильмах «Вид на жительство», «Молчание доктора Ивенса», «Дорогой мальчик», «Ореховый хлеб», «Факт», «Чисто английское убийство», «Красное и черное», «На исходе лета», «Подросток».